Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Все невольники без исключения — мужчины, женщины и даже те, кто был в кандалах, — явились в инхенио с какой-нибудь ношей на голове: кто принес вязанку тростниковых верхушек или молодых древесных побегов — любимое лакомство кубинских мулов и лошадей, кто — гроздь бананов, иногда спелых, а иногда совсем зеленых, кто — связку пальмовых листьев на корм свиньям; этот — тыкву, тот — охапку хвороста. Одеты были все одинаково — в штаны и рубахи из сурового полотна, но лишь у весьма немногих — таких насчитывалось здесь человек пятнадцать — двадцать — эта одежда выглядела новой или малоношеной и еще не успела изорваться. Платье остальных давно превратилось в рубище, и сквозь лохмотья просвечивало тусклое черное тело. Башмаков не было ни на ком, единственной обувью служили этим людям постолы из сыромятной кожи, подвязанные бечевками из волокна махагуа или же из не менее прочного пальмового волокна. Однако даже такая обувь имелась лишь у немногих. В толпе рабов затерялось десятка три-четыре женщин, которых можно было отличить от мужчин разве только по их одежде — некоему подобию мешка с отверстиями для головы и рук, надетого на плечи и спускавшегося чуть пониже колен; отсутствие рукавов придавало этому одеянию отдаленное сходство с древнеримской туникой, выполненной, правда, весьма топорно.

— Стройсь! — оглушительным голосом проревел дон Либорио, объезжая на коне неровные шеренги рабов; при этом у него был вид генерала, командующего своим войском. Привычные к его окрику невольники быстро построились в правильные ряды. Но не все оказались достаточно проворными: некоторые замешкались по неловкости или из-за того, что железные оковы стесняли их движения, других делала медлительными тяжелая ноша, третьи не успели занять свое место потому, что стоявшие впереди слишком быстро сомкнули строй. На этих-то несчастных, робко теснившихся позади своих товарищей, и обрушился гнев управляющего. Схватив в бешенстве свой бич, он стал стегать им людей, не разбирая правого и виноватого, пока наконец ряды не выровнялись, как он того требовал.

Так обращались с рабами во все времена и повсюду, где только существовало рабство, и надо ли удивляться, что хозяева Ла-Тинахи не составляли исключения из общего правила? Нет, они мыслили совершенно так же, как и большинство рабовладельцев, хотя негр в их глазах и не был вещьюв том смысле, в каком употребляет это слово применительно к рабу римское право. Различие во взглядах было здесь довольно существенное. Древнеримское право почти полностью отказывало человеку-вещи в способности мыслить, видя в невольнике всего лишь орудие труда; между тем как владельцы инхенио, не признававшие иного права, кроме права удовлетворять свои прихоти и потакать своим страстям, отнюдь не отказывали человеку-вещи в этой способности; напротив, согласно их твердому убеждению, раб, несомненно, мыслил, мыслил по крайней мере о трех вещах: во-первых, как бы уклониться от работы, во-вторых, как бы досадить своему господину, в-третьих, как бы умудриться всегда и во всем поступать наперекор его интересам, желаниям и воле.

Негр, каким хозяин обычно представляет его себе, — это некое чудовище, в котором самым отвратительным образом соединились тупость, бесстыдство, лживость, подлость и злонравие; хозяин убежден, что только бич, принуждение и сила способны заставить чернокожего беспрекословно, быстро и безропотно выполнять заданную ему работу. Широко распространена между рабовладельцами сентенция: «С неграми нельзя по-хорошему». И поэтому всяческой похвалы, уважения и отличия достоин в глазах рабовладельца управляющий, который не прощает рабам ни малейшей оплошности, не выгораживает их перед господином, но как божий гром обрушивается на провинившихся, а в случае необходимости умеет действовать решительно и твердо, умеет согнуть этих строптивых, бессовестных негров в бараний рог.

Вот почему, когда невольники, выполняя приказ управляющего, сбросили на землю к своим ногам принесенные ими связки зелени и фрукты и дон Либорио в наказание за то, что часть плодов при этом разбилась, снова обрушил свой бич на плечи рабов, — хозяева инхенио Ла-Тинаха приветствовали строгость управляющего одобрительными возгласами, ибо для них совершенно было очевидно, что ущерб произошел не от неловкости виновных и не оттого, что они еще не пришли в себя после первого града ударов, но исключительно от их злого умысла.