Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Тут на лице доньи Росы выразилось такое изумление, что Монтес де Ока, как ни был он упоен своим красноречием, невольно остановился, так и не закончив фразы. Теперь он понял, что речь его по меньшей мере оказалась неуместной. Женщина более молодая и менее дальновидная, чем донья Роса, вероятно, не удержалась бы от какого-нибудь восклицания, проявила бы неудовольствие, а может быть, и гнев. Но последние слова Монтеса де Ока произвели на нее такое впечатление, что она переменилась в лице, сначала покраснев, а затем побледнев; и черты ее тотчас утратили выражение невозмутимого спокойствия, с каким до сих пор она слушала непонятное для нее разглагольствование. То же чувство недоумения, хотя и совсем по иной причине, испытывала Антония. По молодости и неопытности она, конечно, не усматривала ничего плохого и постыдного в том, что отец ее намеревался взять из больницы Де-Паула какую-то неизвестную у них в семье тяжелобольную девушку, чтобы лечить ее в другом месте. Совсем иное происходило с доньей Росой. Все, казавшееся неясным или незначительным дочери, предстало в ярком свете перед матерью, подтвердив ее непрерывные подозрения, обострив давнишнюю, никогда не прекращавшуюся ревность. Кто же такая эта девица и какого рода отношения связывают или связывали ее ранее с доном Кандидо, если он так хлопочет о том, чтобы взять ее из больницы, и даже прибег с этой целью к помощи доктора Монтеса де Ока? Видимо, это какая-то мулатка, ибо мать у нее очень темная. Сейчас она тяжко больна, врач признал ее состояние безнадежным, вероятно теперь она превратилась в скелет, стала уродлива, омерзительна и, конечно, скоро умрет; но ведь некогда она была соперницей доньи Росы и делила с нею любовь и ласки ее мужа!

К чему на закате жизни ей, по воле неба, открылась тайна, смысла которой донья Роса доискивалась вот уже более десятка лет? Месть была теперь по меньшей мере бесполезна: между супругой и любовницей встанет смерть. Какое отчаяние охватило ее! Какое смятение чувств! Какая лихорадочная работа мысли, пытающейся связать воедино обрывочные сведения, факты, слова, хранимые столько лет в закоулках памяти, но не исчезнувшие из нее! Ей хотелось облегчить свою душу, кричать, как-нибудь утишить боль своего истерзанного сердца. Какое облегчение могли бы принести ей слезы! При всем своем благоразумии и христианском смирении донья Роса полжизни отдала бы в тот миг, чтоб вернуться к тем дням тринадцатого или четырнадцатого года, когда она, молодая, энергичная и обаятельная, сумела бы, пусть менее рассудительно и хладнокровно, но зато с большей легкостью и достоинством, защитить свои права супруги, матери и госпожи…

Все эти мысли пронеслись в сознании доньи Росы не за какие-нибудь минуты, а в несколько коротких секунд: она чувствовала, как кровь горячей волной приливает к ее щекам, и вдруг внезапное воспоминание поразило ее — воспоминание о девочке из приюта для новорожденных, той самой, которую кормила Мария-де-Регла — невольница, приставленная ходить за больными в имении Ла-Тинаха. Донья Роса пришла к естественному заключению, что эта история тесно связана с женщиной, находящейся в больнице Де-Паула. Стало быть, Гамбоа все еще заботится о ней, хочет ее спасти! Значит, он признал себя отцом ребенка? Это надо проверить. Быть может, Монтес де Ока что-нибудь знает? Огромным усилием воли донья Роса сумела подавить волнение, почти парализовавшее все ее душевные силы, и решила испить до дна чашу любопытства и ревности. Поэтому, вернувшись к прерванной нити разговора с доктором, который, видимо, горел желанием открыть ей все, что было известно ему самому, она произнесла:

— Я тоже от души сожалею, что ничего полезного нельзя сделать для этой несчастной…

— Росарио Аларкон, — подсказал врач, видя, что донья Роса запнулась.

— Росарио Аларкон, — повторила сеньора. — Именно это я и хотела сказать: у меня плохая память на имена. Я говорила Гамбоа, что теперь уж слишком поздно, и не сомневаюсь, что, когда он поймет это, он будет глубоко огорчен. И потом, насколько я знаю, дочь…

— Относительно этого, — живо возразил Монтес до Ока, — не волнуйтесь, дорогая сеньора Роса. Бабушка ловко скрыла от внучки даже само существование больной матери.

— Неужто это возможно? — воскликнула донья Роса. — Просто невероятно…

— Нет ничего проще, — продолжал врач. — Правда, я передаю уже со слов самой бабушки — той старухи, которая только что ушла отсюда, но я не вижу в ее рассказе ничего невероятного. Ведь и вам небезызвестно, полагаю я, что когда Росарио Аларкон поместили в больницу Де-Паула, дочка ее была неразумным младенцем и не могла заметить исчезновения матери, которой впоследствии она никогда не видела.

— Так что дочь должна быть теперь уже вполне сложившейся молодой девушкой…

— Да, и не в обиду присутствующим будь сказано, она очень хороша собой, — поспешил добавить Монтес де Ока, прерывая речь собеседницы и по-своему истолковывая мысль, которую донья Роса не успела даже сформулировать.