Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Услышан из уст Исабели подобную похвалу, сказанную к тому же от чистого сердца, Педро позабыл про свое обычное присловие; он только тряхнул головой, точно отгоняя от себя какую-то досадную мысль, и стал смотреть в сторону, не смея, однако, отвернуться от своей госпожи, ибо это было бы проявлением непочтительности.

— И вот еще что, Педро, — продолжала Исабель, — вели привести с завода того коня, со звездочкой во лбу. Отправишь на нем Рафаэля или Селедонио в Гуанахай с одной из троек. Выехать надо завтра после вечерней молитвы или самое крайнее — послезавтра на рассвете. Пусть остановятся на постоялом дворе Очандарена, это на площади, и последят, чтобы лошадей хорошенько почистили и накормили. Там они дождутся нас, а когда мы приедем, отправятся домой на лошадях, которые нас туда доставят. Ты все запомнил?

— До словечка, нинья Исабелита, — огорченно отвечал Педро и быстро добавил: — У бедных негров рождество будет нынче невеселое.

— Почему? — спросила Исабель с несколько преувеличенным изумлением. — Я скажу папе, и он разрешит вам устроить пляски под барабан и на рождество и на богоявление.

— Если нинья уедет, какое уж для негров веселье!

— Полно, что за глупости! Танцуйте, веселитесь так, чтобы ваша нинья порадовалась за вас, когда приедет из гостей, — слышишь, Педро? Ну вот, а пока все.

Педро повернулся и медленно, с видимой неохотой пошел прочь. Опершись на балюстраду галереи, Исабель несколько мгновений смотрела ему вслед и наконец окликнула его.

— Педро! — промолвила она. — Вот видишь, ты все время перебивал меня и говорил всякий вздор, а я из-за этого чуть было не упустила сказать тебе очень важную вещь. Есть у меня еще один наказ для тебя, последний. Я думаю, Педро, лучше будет, коли все это время до конца праздников ты не станешь брать с собою бича, отправляясь на работу, — даже если он тебе и понадобится. Да, да, так лучше будет, потому что если ты возьмешь его с собой, рука у тебя сама замахнется, а я не хочу, чтобы в эти дни здесь кого-нибудь наказывали. Смотри же, чтобы в мое отсутствие здесь никто не слышал свиста бича.

— Пропали негры, совсем пропали, — с улыбкою возразил Педро, — и все по милости ниньи Исабелиты.

— Ничего, — твердо произнесла Исабель. — Ты хорошо знаешь, что в апреле отец прогнал управляющего, когда тот стал слишком усердно орудовать бичом. Помнится, в ту пору и тебе порядком доставалось. Я повторяю — пока я в отъезде, никто не должен здесь слышать бича. Я так хочу. Я приказываю, Педро.

Когда Исабель после своего короткого разговора со старшим надсмотрщиком вошла в дом, в столовой уже накрыли к ужину. Было часов около восьми вечера. Стол ломился от яств, соперничавших в своем изобилии с роскошью богатой серебряной сервировки и высоких, массивных канделябров того же металла. Впрочем, хозяева отнюдь не стремились щегольнуть перед приехавшими своим хлебосольством, но, отобедав сами, по сельскому обычаю того времени, еще в три часа дня, они хотели теперь получше накормить своих молодых гостей, полагая, что те, должно быть, сильно проголодались. Поэтому обе девушки, донья Хуана и сеньор Илинчета хотя и сели за стол напротив молодых гаванцев, однако сделали это лишь из уважения к ним, сами же в трапезе участия не принимали, ограничившись чашкою шоколада или кофе с молоком, что не помешало Исабели радушно и со свойственной ей непринужденной сердечностью потчевать гостей.

После ужина, любезно побеседовав с молодыми людьми, дон Томас удалился к себе, посоветовав дочерям не слишком долго задерживать Леонардо и Менесеса, которые, вероятно, устали с дороги и нуждаются в отдыхе.

Господский дом в кафетале Ла-Лус построен был на французский манер, то есть по тому образцу, по какому строились все усадьбы подобного рода на Гваделупе и Мартинике, — и действительно, архитектором и строителем здания был уроженец одного из этих островов. В плане дом представлял собою двойной крест, в средней части которого находился большой и высокий зал, а в крыльях, несколько более приземистых, размещались восемь спален: в каждом крыле по две спальни, разделенные коридорчиком; эти коридорчики выходили в маленькие зальцы, расположенные по обе стороны главного зала, в торцовых концах здания. Между стенами главного зала и спальнями помещались четыре угловые комнаты, сообщавшиеся изнутри с маленькими зальцами, а снаружи выходившие в сад, или, лучше сказать, на галереи, которые тянулись по обеим сторонам большого зала, во всю его длину, и отделялись от сада деревянною балюстрадой и парусиновыми полотнищами, выполнявшими роль жалюзи или маркиз. Кровля основного корпуса сложена была из листьев пальмы кана, отличающихся значительной толщиной, прочностью и неизменно зеленым цветом; более низкие боковые части здания и галереи крыты были плоскою черепицей. Многочисленные окна и двери дома, в дневные часы обыкновенно открытые, давали свободный доступ в помещение потокам света и воздуха, наполнявшим комнаты благоуханием цветов и ароматом спелых фруктов, которыми так богат был этот поистине райский уголок земли.