Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Тем временем Менесес и Сольфа, продолжая любоваться общей картиной бала, на котором они решили провести весь вечер, увидели мать и сестер своего друга Леонардо и подошли к ним. Эта семейная группа расположилась в северной части зала, под балдахином, в глубине которого, как мы уже сказали, красовался огромный портрет Фердинанда VII Бурбонского. Справа от Антонии, старшей из сестер, сидел капитан испанской армии в полной парадной форме; они обменивались вполголоса короткими фразами, понятными им одним; рядом с ними сидела мать, а слева от нее — обе младшие сестры, Кармен и Адела. Донью Росу занимал беседой дивизионный генерал дон Хосе де Кадаваль; с сестрами разговаривали самые известные в ту пору гаванские щеголи — Хуанито Хунко и кадет Регулярного полка Пепе Монтальво. Но вот показался Леонардо Гамбоа, и капитан, который сидел рядом с Антонией, почувствовав, что она слегка толкнула его локтем, тотчас же исчез, словно по мановению волшебного жезла; отошел и Кадаваль; примеру его последовали, отвесив глубокие поклоны, юный франт Хунко и кадет.

Еще издали заметив испанского офицера, сидевшего подле его старшей сестры, Леонардо вспомнил об утреннем эпизоде — сначала под окном, а потом за столом во время завтрака. Им снова овладело чувство ревности и ненависти. Еще недавно ему очень хотелось подойти к своим близким и поговорить с ними; но теперь это желание мгновенно остыло, угасло, и только чувство уважения любви к матери не позволило ему повернуться ко всем им спиной. Антония, повинуясь жесту брата, пересела на стул, с которого только что встал капитан, и Леонардо, опустившись в кресло рядом с доньей Росой, шепнул ей:

— Мама, как ты можешь позволять этому солдафону увиваться в твоем присутствии за Антонией?

— Замолчи! — сурово возразила донья Роса. — Сеньор подошел к нам с поручением от отца: он предупреждает, что не сможет заехать за нами раньше часа ночи. Полагаю, что тебе придется проводить нас: это меня радует по двум причинам: во-первых, я смогу уехать, как только мне захочется или когда я устану, а во-вторых, и ты здесь не задержишься и не заставишь меня не спать вторую ночь.

— Я должен проводить домой Исабель Илинчета и сестер Гамес; у них что-то случилось с экипажем, и его не смогут прислать за ними.

— Как! Исабель здесь и не подошла поздороваться с нами?

— Не удивляйся; она, разумеется, не знала, что вы приедете на бал, да и, кроме того, здесь такая масса народа.

— Хорошо, тогда бери китрин и развози по домам своих приятельниц.

— Но прежде следовало бы, чтобы вы повидались с Исабелью или по крайней мере чтобы она поздоровалась с вами.

— Уж не влюбился ли ты в нее? Право, ты точно флюгер! Не вздумай только шутить с этой девицей. Приведи ее сюда, дай нам на нее взглянуть!

— Нет; мне кажется, нам надо подкрепиться, а за столом мы все встретимся. Ужин, говорят, весьма обилен и не менее изыскан… Ты не возражаешь, Адела?

— С удовольствием! — весело откликнулась та.

— Но только вот что, — сказал Леонардо, — если кто-нибудь из вас меня не выручит, мне нечем будет расплатиться.

— А те две золотые унции, что я тебе положила в карман жилета, пока ты спал днем? — спросила строго донья Роса.

— Я этих денег даже не видел. Если ты мне их положила в карман того жилета, который был на мне утром, то они остались дома, в моей комнате. С собой же у меня не больше трех-четырех песо — все, что я успел положить вот в этот жилет, переодеваясь, чтобы ехать на бал, когда я вернулся с Пасео.

На этот раз обычная искренность изменила Леонардо: он несколько раз запнулся и покраснел. Мать заметила это и спросила:

— Почему ты так поздно явился сюда? Я уже думала, что ты совсем не приедешь. А ведь из дому ты вышел раньше нас. Один бог знает, где ты пропадал!

— Сегодня день ангела Флоренсии Гамес, мы собрались у них, немного попели, поиграли…

— Но ведь они же приехали без тебя! Леонардо, ты говоришь неправду, и я открыто заявляю тебе — плохо ты поступаешь, очень плохо. Я тебе лучший друг, мой мальчик, и просто прихожу в отчаяние от того, что ты с каждым днем становишься все менее откровенным со мной. Пойдем к столу, за ужин заплачу я, — добавила она, глубоко огорченная. — Вот тебе кошелек: там около шести золотых унций.