Сесквоч

Туберский вечно делал личную жизнь Фенберга достоянием общества, рассказывая о ней завсегдатаям бара «Трейлз» в субботние вечера, чем приводил в смущение сидевшего в углу того же бара за стаканом пива Фенберга, который старался не обращать на брата внимания. Туберский всегда проверял, слушает ли Фенберг.

— На одной груди солнечный летний день, на другой самый темный день зимы с надвигающимися с Аляски холодным фронтом.

Чтобы увеличить впечатление от своего рассказа, Туберский скосил глазом и вещал голосом Длинного Джона Силвера. Для Фенберга это было лишь сексом, между ним и Розинитти не было нежных чувств. Слишком робкий, чтобы сказать ей все при встрече, Фенберг ограничился телефонным звонком и пробормотал, что они могут остаться друзьями. Рулетта назвала Фенберга крысой.

Была еще Фаэдина, засаленная официантка из забегаловки для шоферов грузовиков, которая вечно жевала жвачку и выкрикивала инструкции, причем весьма громко, во время их свиданий.

— Сюда! Сюда! Вот так! Да! Д-аа! Давай! — орала она. И это в самые приятные моменты.

Фенбергу не нравились люди, которые приказывали «давай». Больше того, он терпеть не мог, когда его подбадривали в такие моменты. Нет уж, спасибо. Левее, правее, встань, сядь, давай-давай-давай. У Фаэдины были очень длинные ноги, и от нее всегда пахло французским жарким. Фенберг ни разу не видел ее при дневном свете.

Нэнси из типографии была склонна к самоубийствам. У нее были покатые плечи, длинные черные волосы с пробором в середине головы. Она всегда одевалась в черное танцевальное трико и напоминала сатанинскую Тинкербелл. Туберскому нравилось шлепать ее по заду и спрашивать:

— Как дела, Смайли?

После тяжелого рабочего дня, так и не справившись с очередным расследованием ужасных фактов, но справившись с толкотней на скоростной дороге, последним вопросом, который хотел бы услышать Фенберг, был «И все же, что все это значит, Майк?»

— Что значит «что все это значит»? — отвечал Фенберг вопросом на вопрос.

Никакой юмор не мог вызвать улыбки на ее лице. Не вызывал ее и ответ Туберского:

— У жизни нет смысла. Спрашивать так, все равно что спрашивать: «Какой смысл в розах?»

— Какой же смысл в розах? — поддерживал его Фенберг.

Туберский отвечал:

— Жизнь, как и розы, бессмысленна. Надо просто жить и жить хорошо. Скажи «о'кей».

— Юмор заставляет терять достоинство, — отвечала Смайли Фенбергу.

Террористы, шовинисты (к которым она причисляла Фенберга), дырки от задниц (каковым она считала Туберского), аварии на атомных станциях, республиканцы, невыполненные работы, война, голод — вот что было любимым коньком Смайли. Она любила показывать Фенбергу места на своем теле, покалеченные бывшими мужьями.

— Вот здесь, видишь, — говорила она монотонным голосом, показывая на свою грудную клетку, — сюда мне попал Карл, мой второй муж, когда выстрелил в меня из-за того, что я поздно вернулась домой. Он еще ударил меня ножом вот сюда, — продолжала она, поднимая ногу. — Это? Это просто аппендицит. Не смотри.

Фенберг отворачивался. Он всегда с дрожью отворачивался к стене.

«Вот цена, которую надо платить за секс».

У Фенберга была короткая интрижка с женой местного промышленного воротилы целых три года назад, а она все еще щипала его за джинсы в общественных местах. Имя вышеупомянутой дамы было миссис Фиа Уайт или, как называл ее Туберский, любивший всем давать прозвища, Уайт-на-одну ночь. Она была единственной в Бэсин Вэли любительницей жестоких и необычных сексуальных новшеств.

— Майк! Я хочу, чтобы ты меня взял меня и чтобы всячески оскорблял, — умоляла Уайт-на-одну-ночь, одетая в идиотское белье, которое делало ее похожей на девицу маркиза де Сада.

Она лизала его губы и делала волнообразные движения вверх-вниз и в стороны. Фенберг стоял в напряжении, как кавалерийский офицер, привязанный индейцами к колу.

— Говори мне гадости, Майк! — самозабвенно шептала она. — Грязные, самые грязные, говори мне грязные слова. Говори их! — вопила Фиа, царапая спину Фенберга длинными красными ногтями.

В это время Фенберг думал, продолжать или, извинившись, надеть на себя несколько свитеров. Но приятный для всех мужчин момент был близок, и Фенберг отключался от энергичных приставаний и сексуальных оскорблений. Лучшим, на что он был способен, был вопрос:

— А как тебе понравится вот это? Под «вот этим» имелся в виду сильный толчок тазом.

— Позволь мне сразу перейти к делу. «А как тебе понравится вот это?» — повторял Туберский, после того как Фенберг однажды рассказал ему. Мужчины умеют-таки разговаривать.

— Как тебе понравится вот это? — кричал Туберский. Он падал на пол и катался как шар, повторяя классическую фразу Фенберга: «А как тебе понравится вот это?».

Стоическое выражение лица Фенберга заставляло его закатываться еще сильнее. От смеха на глазах у него выступили слезы.

— Какой толчок! — хохотал он.

— Я сожалею, что сказал тебе, — произнес Фенберг, стараясь сохранить достоинство.

* * *

— Как вам понравится вот это? — спросил официант, ставя перед Фенбергом бифштекс и понимающе улыбаясь.