Сесквоч

Элен почти задохнулась, но быстро взяла себя в руки. Это был Фенберг. У него была порезана левая щека, рубашка разорвана у воротника, и под ней виднелась еще одна рана. Он стоял под мелким дождем, в свете тусклой дверной лампы. От разгоряченного тела и взъерошенных волос шел пар. В этот день судьба отвернулась от него.

— Извините за беспокойство, но не позволите ли хоть пару минут поспать у вас на полу? — спросил Фенберг. Под глазом у него темнел синяк.

Элен ласково погладила Фенберга. Он смешно застонал и осторожно отстранил ее. У него болели ребра и душа, и он был очень, очень зол.

— Митикицкая.

— Что?

— Пожалейте меня. Мне очень плохо, — сказал Фенберг.

— Ох, милый…

* * *

Элен осторожно обработала раны Фенберга, но, как бывает на ранней стадии отношений, когда двое не могут жить друг без друга, Митикицкая и Фенберг почувствовали непреодолимое влечение. Но в эту ночь что-то было не так. Майк не был прежним Майком. Элен, которая, как всегда, была начеку в поиске тревожных знаков, реальных или воображаемых, заметила, что на этот раз не было обычной нежности и заботливости, о которых Фенберг никогда не забывал. Фенберг был сама усталость, и не драка являлась ее причиной. Митикицкая по привычке обняла его, потом вздрогнула. Она забыла о его ребрах.

— Прости.

— Ничего. Я просто слишком изнеженный. Посплю, и завтра все будет хорошо.

Элен сосчитала до десяти.

— Можно задать тебе личный вопрос? — поинтересовалась Элен. Они сидели на полу в гостиной. Ее голова лежала у него на груди. Они сидели, опершись на диван и прижавшись друг к другу. Фенберг потянулся, чтобы достать желтое с белым одеяло фирмы "Хадсон Бай" и накрыться.

— Это не о деньгах, которые я зарабатываю. Ты уже это знаешь. Не о драке. — Фенберг замолчал. — Ты хочешь знать о моей жене и ребенке, — произнес он спокойно.

Элен посмотрела на него.

— Тебе больно? Я зря спросила?

— Припишем это болезненному любопытству.

— Пусть я болезненно любопытна, — сказала Митикицкая. Она часто замечала, как Фенберг бросает взгляды на фотографию, которая никогда не покидает его кармана.

— Кошка умерла от любопытства.

— Она пришла в себя, когда узнала, что хотела, — ответила Элен. — И, кроме того, не забывай, как ты упрекал меня за былую неосмотрительность.

— Трейси не имела к этому никакого отношения. — В его голосе прозвучали предостерегающие нотки. Фенберг сделал вид, что шутит. — Я говорю это, потому что женщины должны открыто и честно рассказывать о всех своих слабостях, а мужчины сохраняют за собой право быть сдержанными и молчаливыми. Таинственными должны быть именно мужчины.

— Так не пойдет, Фенберг, — сказала Элен, погладив его. Господи, она вдруг проголодалась. Ей так захотелось съесть бутерброд с приправой на хлебе от Вандера и запить все это темным пивом "А&W". — Тебе хотелось бы обменяться информацией?

— Ты не собираешься сообщить мне о четвертом муже?

— Нет, кое о чем поинтереснее.

Фенберг ничего не ответил. Он даже не понял, что у него перехватило дыхание.

— Если это тебе так тяжело, Майкл, я, конечно, пойму, — Элен повернула голову и взглянула на Фенберга.

Он глядел в стену, как загипнотизированный. Стена была успокаивающего персикового цвета, и он чувствовал себя спокойнее, когда глядел на нее. Он глубоко вздохнул и тряхнул головой, перенося взгляд на комнату и черноволосую корреспондентку с редкими веснушками на лице.

— Знаешь, я, кажется, никогда не говорил об этом, — начал он. Элен уже готова была сказать, что и не надо ничего говорить, но Майк затряс головой. — Интересно, как некоторые сцены всегда ассоциируются с какой-нибудь личностью. Я всегда представляю Трейси верхом на лошади. Ее родственники уехали отсюда после аварии. У них было приличное ранчо по разведению лошадей в десяти милях отсюда, и я, наверно, задолжал им около двадцати тысяч за корм. Они выращивали арабов. Только не людей, а лошадей. С маленькими головами и капризным характером.

Фенберг взглянул на струящиеся волосы Элен, частично накрывшие его и спадавшие водопадом на одеяло.

— Она могла ездить верхом на лучших из них и выигрывала разного рода призы и трофеи на выставках и соревнованиях по преодолению препятствий. Она носила мой школьный жакет четыре года, когда ходила в старшие классы школы. С четырнадцати лет мы почти каждый день были вместе, как привязанные, прибавили на — двоих двенадцать дюймов и 146 фунтов. Мы ссорились и мирились, и давали друг другу обещания. Это была нирвана старших классов. Мы даже расстались на несколько лет и встречались с другими людьми. Это когда она несколько лет училась в колледже и работала в рекламном агентстве. Мы снова начали встречаться, когда она приехала сюда навестить родителей. И это было так серьезно, серьезнее, чем прежде. Я чувствовал, что ничто, никакие боги, не смогут разлучить нас на этот раз.