Сестра Груня

— Не знаю, — промолвила та, подавленно вздохнув. — Скотины у нас нет, зерна почти никакого, картошки немного. Не мне одной, всем сейчас худо. Прошлым летом здесь случилась засуха, всё сгорело. Ни у кого хлеба нет. Терехово наполовину опустело. Кто в город на заработки ушёл, кто побираться в Орловскую губернию. Здешним крестьянам всем несладко, а нам и того хуже. Доживём ли до нового урожая?

Девочка, что просила хлеба, испуганно посмотрела на мать.

— Теперь мы умрём с голоду?

И заплакала, а за ней и остальные дети.

— Не плачьте, детки, не плачьте, — бросилась их утешать Александра Максимовна. — Не умрём, нет. Разве не найдётся нам чего поесть, кроме хлеба? Ведь лето на дворе. Травка всякая растёт, крапива, лебеда. Мы нарвём лебеды, смешаем с горсточкой муки, вкусный испечём хлебушек, за уши не оттянешь.

— У меня от хлеба с лебедой живот болит, — пожаловалась девочка. — Он зелёный и горький.

— А мы его с картошкой съедим, — утешала мать. — Ничего! На миру не пропадём.

Груня тоже утешала детей — мол, что верно, то верно: на миру не пропадёшь. Она задумалась, потом сказала:

— Ты бы, Александра Максимовна, в Тулу вернулась. Всё-таки родные места. Есть там у тебя кто из родни?

— Мужнин брат, деверь, — сказала она и в сердцах воскликнула: — Лучше б его никогда и не было!

Всю её семью обидел деверь, обездолил. Вышло это так. В Туле у Александры Максимовны был свой дом. Но жили они с семьёй не в городе, а в Терехове, где учительствовал муж. После его смерти она собрала свои пожитки, посадила детей на повозку и поехала в Тулу на житьё. Подъехала к воротам, а они на запоре. На крыльцо вышел деверь и сказал: «Дом теперь мой, мне его твой муж продал». И показал поддельные документы. Так и не пустил её в дом.

Александра Максимовна рассказывала и с трудом сдерживала слёзы.

— Повернули мы от родного дома и приехали сюда. Здесь всё-таки полегче жить, чем в городе. Огород есть, да что-нибудь сошью людям. С голоду не помрём.

У Груни гневно сверкнули глаза.

— Судиться с ним надо! — вознегодовала она.

— Пыталась, — сказала как-то устало Александра Максимовна. — Пришла к адвокату, а он мне откровенно всё выложил: «Есть деньги — судись, а нет — не жди проку, пустое дело». — И добавила обречённо: — С сильным не борись, с богатым не судись.

— Нет и нет! — воскликнула горячо Груня. — Быть того не должно! Борись и судись! Возьми себя, тётушка, в руки, тебе детей надо спасать. А правда победит, я верю.

Женщина слабо улыбнулась. Её тронула Грунина горячность, то, что она близко к сердцу приняла чужую беду.

— Я понимаю, надо защищать себя. Большой грех впадать в унынье, оно от всякого дела отбивает. Спасибо тебе за участье. Я ещё поднимусь, воспряну. Дай срок от горя своего отойти. Ну, да ладно обо мне — ты о себе расскажи, — перевела она разговор на другое.

И, выслушав Грунин рассказ об её странствиях, задумчиво проговорила:

— Хорошо бы, нашёлся кто и о нас, бедняках, позаботился. Оно всегда так: далёкому скорей посочувствуют, на помощь поспешат, а кто бедствует рядом — того не замечают. Никому до твоей нужды дела нет.

— Не думай так, Александра Максимовна, — огорчилась Груня, — ведь у болгарских людей беда большая. Как тут не поспешить? Они же нас ждут, зовут на помощь. Не откликнемся — конец им.

— Разве я враг болгарам? — согласилась Александра Максимовна. — Конечно, надо помочь им.

Груня понимала её. Трудно живётся бедной женщине. Не о далёкой Болгарии сейчас её мысли. Дети есть просят, а у неё хлеб с лебедой, и того не досыта.

Она достала из своего потайного запаса рубль и отдала его бедствующей семье. Другой оставила себе — про самый чёрный день.

ВОТ ОНА, МОСКВА!

Отлетали дни, складываясь в недели. Позади остались крупные сёла и малые деревушки, лесные посёлки. Два города прошла Груня после Орла, уездный и губернский, один — Мценск, другой — Тула. И вот открылся перед ней город невиданной красоты, матушка-Москва. Наконец-то Москва!

— Какое нынче число? — спросила Груня случайного прохожего.

Он ответил:

— Пятнадцатое июня.

Внимательно взглянул на Груню — его удивил вопрос — и зачем-то добавил:

— 1877 года, если тебе хочется знать.

Груня благодарно кивнула. «Господи! Неужто добралась, — не верилось ей. — Добралась! — ликовала она. — Добралась!» Ведь это была её победа над всеми трудностями и препятствиями. Как же не ликовать!

На окраине Москвы она решила немного отдохнуть, набраться сил и подумать, как быть дальше. Умылась холодной водой из родника, переплела косу. За долгую дорогу она сильно загорела и похудела, сарафан стал совсем просторным, болтался на ней. Огорчили и лапти, как ни берегла, а всё ж изрядно поистоптались. Ну, не беда, покамест их хватит, а заработает денег, купит ботинки.

Поглядев на свои ноги, вздохнула — разбиты до крови. Завернула их в онучи — белые холщовые портянки — и надела расписные лапти, плетённые из узкого лыка. Так-то уверенней себя чувствуешь, не то что босиком — в городе ноги оттопчут.