Сестра Керри

В одном доме с нею жил некий Фрэнк Гейл, директор театра «Стандард», вместе с женой. Миссис Гейл была миловидной брюнеткой лет тридцати пяти. Супруги Гейл принадлежали к категории людей, весьма многочисленной в современной Америке, — людей, которые живут прилично, хотя и ничего не имеют за душой. Гейл получал сорок пять долларов в неделю. Его жена, обладая привлекательной внешностью, не желала признавать свой возраст, ей не хотелось возиться с хозяйством и воспитывать детей. Как и Друэ с Керри, супруги Гейл занимали три меблированные комнаты, только этажом выше.

Керри скоро познакомилась с миссис Гейл и вместе с нею гуляла по городу. Долгое время она была единственной знакомой Керри: болтовня приятельницы служила призмой, сквозь которую Керри смотрела на мир. Всякого рода пошлости, преклонение перед деньгами и избитые представления о морали, таившиеся в пассивном уме миссис Гейл, естественно, оказали свое воздействие на Керри и на какое-то время внесли страшную путаницу в ее взгляды на жизнь.

Но, с другой стороны, Керри и сама, руководствуясь каким-то внутренним чутьем, вносила во все это кое-какие коррективы. Ей нельзя было отказать в постоянном стремлении к чему-то лучшему. Те впечатления, что взывают к нашему сердцу, указывали ей правильный путь.

В квартире этажом ниже жила молодая девушка с матерью; они приехали из Ивенсвиля, штат Индиана. Это была семья казначея крупной железнодорожной компании. Дочь приехала в Чикаго совершенствоваться в музыке, а мать сопровождала ее, чтобы девушка не скучала.

Керри не завела с ними знакомства, но нередко сталкивалась с девушкой, когда та приходила или уходила. Несколько раз Керри видела ее за роялем в гостиной меблированных комнат и часто слышала ее игру. Девушка хорошо одевалась, и когда она садилась за рояль, на ее белых пальчиках сверкали кольца.

Музыка имела большую власть над Керри. Нервы молодой женщины отзывались на некоторые мелодии, подобно тому, как вибрируют струны арфы, когда рядом ударяют по клавишам рояля. Керри отличалась тонкостью восприятия, и некоторые аккорды вызывали в ней смутные думы, пробуждая тоску по многому, чего она была лишена. Эти же думы заставляли ее крепко держаться за то, чем она обладала. Одну небольшую вещицу пианистка исполняла особенно трогательно и нежно. Керри услышала ее через открытую дверь своей квартиры. Это было в тот час между сумерками и тьмой, когда для людей праздных, для тех, кто не нашел себя в жизни, все кругом приобретает грустный облик. И человек мысленно уносится в далекие странствия, из которых возвращается опустошенный, с воспоминаниями об угасших, навсегда отлетевших радостях: Керри сидела у окна и глядела на улицу. Друэ ушел еще в десять часов утра. Она развлекала себя сначала прогулкой, потом чтением романа Берты Мак-Клей, оставленного ей Друэ, но книга не доставляла ей особого удовольствия. Чтобы скоротать время, она переоделась в более подходящее для вечера платье, а потом опять села у окна и принялась смотреть в парк, охваченная такой печалью и беспокойством, какие только может испытывать в подобных обстоятельствах натура, жаждущая разнообразия и полноты жизни. Так она сидела, раздумывая над своим новым положением, когда снизу, из гостиной, вдруг полились звуки рояля и спутали ее мысли, придав им новую окраску. Керри вспомнились самые лучшие и самые печальные дни ее короткой жизни. На миг ее охватило раскаяние.

В таком настроении застал ее Друэ, — с его появлением в комнату словно ворвалась струя совсем иного воздуха. Сумерки уже сгустились, но Керри не зажигала света. Огонь в камине тоже почти догорел.

— Где ты, Кэд? — окликнул ее Друэ, назвав ласкательным именем, которое он для нее придумал.

— Я здесь, — ответила она.

В ее голосе звучала грусть, но Друэ неспособен был это уловить. Ему недоставало того чутья, которое подсказало бы ему, что надо деликатно подойти к женщине и утешить ее. Он чиркнул спичкой и зажег газ.

— Да ты, никак, плакала! — воскликнул он.

И, правда, глаза Керри были еще влажны от невольных слез.

— Вот так так! — удивился Друэ. — Это не годится!

Он взял ее за руку, предполагая в своем добродушном эгоизме, что только его отсутствие было причиною ее тоски и слез.

— Полно, полно, Кэд! — продолжал он. — Все будет хорошо. Слышишь музыку? Давай потанцуем!

Он вряд ли мог бы предложить ей в эту минуту что-либо более неуместное. Слова Друэ доказали Керри, что ей нечего искать у него сочувствия. Ей трудно было бы определить, в чем именно заключался его недостаток, в чем была разница между ним и ею, но она все же ощущала и этот недостаток и эту разницу. Друэ совершил свою первую крупную ошибку.