Сестра Харуна ар-Рашида

учителя по арабскому языку, другого — по чтению корана

и основам стихосложения. Карнафлэ подросла. Стало

ясно — это будет цветок, которым можно свести с ума лю¬

бого мужа, какой бы пост он ни занимал в халифате.

Я упросил сладкоголосого Ибрагима аль-Мосули научить

Карнафлэ пению. Именно упросил. Певец затребовал

кругленькую сумму, но я не поскупился. Каждое утро моя

воспитанница занималась музыкой. Мой повелитель знает,

как трудно чужеземке усвоить нашу манеру пения. Ныпе

Карнафлэ — самая изысканная рабыня в Багдаде. Я уве¬

рен — у нее нет достойных соперниц даже при дворе

эмира правоверных!

Молча слушая Фанхаса, набивавшего рабыне цену,

Фадль наблюдал за девушкой. Когда мужчины завели ме¬

жду собой разговор, Карнафлэ, как и требовалось, учтиво

отошла в сторону. Затем сняла висевшую на стене лютню.

Невзначай соскользнувшая накидка обнажила нежное, ро¬

зовато-белое, соблазнительное предплечье и кисть, укра¬

шенные суварами и думлюджааш.

Когда работорговец наконец догадался умолкнуть,

Фадль проговорил:

—      Ты уверял, любезный, будто она разбирается в

поэзии, умеет исполнять стихи.

—      Что прикажет мой повелитель? Может быть, до¬

стойнейшего из достойнейших не затруднит взглянуть на

вышивку, что покрывает ее накидку. Это собственное со¬

чинение Карнафлэ.

Фаворит престолонаследника шагнул к рабыне. Золо¬

тыми буквами арабской вязи на накидке было вышито

четверостишие:

Хной руки часто натираю,

Сама не знаю почему, —

Я пальцы хной не украшаю,

Ведь пальцы украшают хну.

—      Отличная вышивка! — воскликнул Фадль. — Но у красавицы, как я погляжу,

столь же восхитительно и все остальное. Какие у нее глаза! Как оттеняет тугра их блеск!

Насколько изобретателен был тот, кто надумал украсить лоб женщины драгоценными

камнями!

—      Я полагаю, достойнейший из достойнейших намекает на несравненную Алийю? —

вставил Фанхас.

—      Намекаю? Ах, да...

Не правда ли, любезный, удачная мысль посетила младшую, сестру

эмира правоверных?

—      Такая удачная,что и слов нет! Но еслимой повелитель пожелает, я расскажу ему, как

это случилось.

—      Что ж, любопытно.

—      Говорят, будто у Алийи при всех ее достоинствах,подобныхкоторым трудно сыскать,

есть один недостаток —большой лоб. О, достойнейший из достойнейших, как это ужасно!

Сестра эмира правоверных — и вдруг с большим лбом, который портит ее красоту, бе¬

зобразит, наконец уродует! .И вот Алийе пришла великолепная мысль: носить украшения не на го

лове, как это делается повсюду, а прямо на лбу! Ни однаженщина в мире не смогла до этого додуматься!

Фадль не сводил восхищенного взгляда с Карнафлэ.

Девушка, как ни в чем не бывало, настраивала лютню.

Участь ее была решена.

Фанхас подал едва уловимый знак второй рабыне. Та раскачивающейся походкой прошла мимо мужчин и остановилась вполоборота перед зеркалом, слегка изогнувшись. Пурпурное платье ее переливалось.

—      Взгляни, мой повелитель, еще на одну красотку! —проговорил работорговец. — Сусанна, подойди к нам! —позвал он ласково.— Полюбуйся, мой повелитель, ее личи¬

ком! Никак, плутовка, ты успела подмазаться?

Фаворит престолонаследника повернулся и чуть не ахнул от изумления. За какую-то минуту рабыня мускусом вывела на щеке строку, написанную по-арабски. Это казалось почти невероятным: она могла писать, лишьглядя в зеркало, где буквы отражались перевернутыми, а

строка была ровная и четкая:

АЛЬ-ФАДЛЬ ИБП АР-РАБИА

—      Великолепно! — похвалил Фадль, думая о сюрпризе, который он преподнесет первому престолонаследнику.— Чем же нас порадует последняя красавица?

Не желая упускать высокопоставленного покупателя —

неизвестно ведь, кому попадешь в руки! — третья девушка

взяла из вазы самое крупное яблоко, обмакнула палочку

для благовоний в чашу с темной пахучей жидкостью,

стоявшую рядом на низком столике, что-то написала иа

розовой шкурке и, ни слова не говоря, протянула яблоко

Фадлю. Тот прочитал вслух:

Всадники снова, склонили чалмы,

Сон напоил их из чаши дремоты,

Больше на свете не ждешь никого ты,

Ночь наступила, заснем и мы.

Фаворит престолонаследника знал стихотворение, принадлежавшее Абу Дахбалю аль-Джумахи; как ему было не понять намека, если дальше шли строки, с детства за-

еевшие в памяти:

О, если б мог я тебе подарить

Кладь дорогую моей верблюдицы,

Золото тканей к ногам положить...

Только того никогда не случится!

Если б изведать мне участь раба

Той, что умна и красива на диво,

Ей принесла б меня в дар судьба, —

Ведь от природы судьба справедлива.

—      Больше я никого не хочу смотреть! — воскликнул

Фадль.

Удачная покупка раскрывала перед ним новые возмож¬

ности в борьбе за власть. Мухаммед аль-Амин любил