Сестра милосердия

— Шагай! — солдат грубо вытолкнул ее из камеры, и Элеонора пошла, стараясь держать спину особенно прямо.

Вот и все. Сейчас этот мир исчезнет. Наверное, ей не дадут подготовиться, сразу пустят пулю в затылок… За этим поворотом… Или за следующим… Успеет ли она услышать щелчок взводимого курка?

Все, поздно думать, поздно каяться, остается только насладиться своими последними шагами на земле. Последний раз почувствовать свое дыхание, биение своего сердца… Элеонора вдруг подумала, и почему-то с досадой, что теперь никогда не узнает, чем кончился роман про Дженни Эйр. Это была настолько нелепая мысль, что она невольно усмехнулась. Видимо, это нервное. Хоть бы ее вывели на улицу! И разрешили постоять всего одну минутку…

Но ни о чем просить нельзя, и унижаться нельзя!

Как Мария-Антуанетта. Когда ее вели на эшафот, она случайно наступила палачу на ногу и сказала: простите, я сделала это нечаянно.

Элеонора стиснула кулачки: я должна принять смерть достойно. Делать то, что они велят, и ни о чем не просить.

Они повернули в светлый и прямой коридор, до поворота было метров двадцать.

За поворотом они сразу выстрелят, решила Элеонора, но у меня есть несколько секунд, пока я пройду этот путь.

Она шла, стараясь не замедлять шага, и вдруг страх исчез. В одну секунду, внезапно, как включается свет в темной комнате. «Я была, узнала себя и мир, а сейчас предстану перед Создателем, — шепнула она, — благодарю Тебя за все, о Боже, и прости, что не ценила твои дары».

Глава 14

«Дорогая моя сестра! Пишу тебе почти без надежды, что ты когда-нибудь прочтешь эти строки. Оказий больше не предвидится, представители Красного Креста не хотят рисковать, да их и пускают в страну все менее охотно. Макс считает, что письмами мы навредим родителям, связываться с ними можно только в одном случае — чтобы забрать их из того хаоса, что раньше звался Россией. Но отец был непреклонен тогда и, думаю, еще меньше склонен менять свое решение теперь. Он никогда не был малодушен (страх разгневать маму не считается). Мы все на что-то надеялись, а он ведь знал, дорогая сестра, что Россия гибнет, знал и все же принял это ужасное решение.

Он говорил со мной перед отъездом, а я почти ничего не слышала, только обнимала его и плакала. Он хотел рассказать мне, почему поступает именно так, чтобы я поняла его и простила, а мне нужно было только тепло его рук. Мне не нужны были слова, чтобы любить его, все равно отец мудрее меня и делает то, что нужно.

А теперь будто бы рассеивается туман, и я начинаю вспоминать, что папа говорил мне тогда. Он сказал: Россия напоминает мне распутную женщину. Она гуляет и пьет, а между делом рожает детей, которые растут сами по себе, если она не приспит их во младенчестве. Большей частью у нее вырастают такие же забулдыги, но всегда находятся дети, которые любят ее и не дают пропасть. Потому что она их мать и дала им жизнь. Помню, я тогда еще хотела спросить, не лучше бы такой бабе сдохнуть с голоду, но почувствовала, что этим оскорблю отца, и промолчала.

В конце зимы девочки заболели корью. Ксюшенька переносила болезнь особенно тяжело, был день, когда я думала, что мы ее потеряем. Но не буду огорчать тебя и себя саму подробными описаниями, слава богу, все обошлось. И только я перевела дух, как свалился Макс. Оказывается, ему „посчастливилось“ не хворать корью в детстве. Трое суток он был при смерти, мы с доктором Фростом не отходили от его постели. А потом болезнь так ослабила его, что даже выпить чашку бульона стало для него трудным делом.

Разрываясь между мужем и детьми, я вдруг поняла, что моя скорбь по родителям стала… Мне трудно это объяснить, не меньше, но привычнее, что ли. Нахлынули житейские заботы, и радость от выздоровления детей, и новое сближение с Максом. Я ведь почти забыла о нем, своем муже! Я так погрузилась в свое горе, что совсем не замечала той заботы, которой он окружил меня, а его усилия по спасению родителей принимала как должное. Он же не виноват, что отец оказался так упрям! Иногда, а откровенно говоря, гораздо чаще, чем мне бы того хотелось, в голову приходит предательская мысль, что отец мог бы пожалеть нас всех и не приносить на алтарь любви к родине мой душевный покой и мамину счастливую старость рядом с внучками. Я знаю, что это очень плохая мысль, малодушная и предательская, но она приходит всегда против моей воли.

А теперь я еще чувствую себя предательницей, потому что горюю и тревожусь о них недостаточно сильно! Я так радуюсь выздоровлению мужа и детей, что не могу думать ни о чем больше!

После рождения Ксении мы всегда очень хорошо жили с мужем. Но только сейчас открыли друг другу душу. Мне трудно это объяснить, вроде бы мы особенно не откровенничали, не вели серьезных разговоров, просто улыбались друг другу, я посмеивалась, какая у него стала тонкая шея после болезни, совсем как у мальчика, а он говорил, что я самая неумелая сиделка в мире. Но мы оба чувствовали, как крепнут узы, соединяющие нас в единое целое.