Сестра моя Каисса

Шестая – ничья; седьмая – ничья… Чтобы показать, как он относится к присутствию Зухаря, Корчной, едва сделав ход, тут же убегает со сцены. Правда, к концу партий ему становилось не до беготни – приходилось сидеть за доской, не вставая. Не помогло – наконец-то моя победа. Непростая, очень непростая. Я применил давнюю домашнюю заготовку; Корчной задумался минут на сорок. Надо сказать, что в этом матче, встретившись с неожиданностью в дебюте, он искал продолжение не сильнейшее, а такое, какое мы не могли бы, с его точки зрения, подготовить дома. И вот через сорок минут он делает ход, который мы не предугадали. У меня в тот момент состояние было довольно противным: заранее подготовить новинку, застать ею врасплох – и не предусмотреть первый же ответный ход…

Первые четверть часа я потратил на то, чтобы оправиться от этого психологического удара. Потом успокоился. Моя позиция все равно лучше; есть жертва пешки – очень перспективная… Подумал – и пожертвовал. Соперник жертву принял. Тогда я стал давить, пока дело не кончилось чистым матом на доске.

И опять пошла волна: разве это Карпов выиграл? Это Корчной проиграл из-за воздействия Зухаря!..

Победа принесла удовлетворение – все-таки мне удалось красиво это проделать! – но не сняла напряжения, которое нарастало во мне с каждым днем. Я не мог освободиться от ощущения неустойчивости, ощущения колеблющихся весов. Победа – хорошо, но ведь предстояло еще пять раз победить! – и, если каждая будет, как эта, из восьми партий… Игру нужно было ломать более решительно, но пока не был готов к этому.

И в десятой партии это сказалось. В открытом варианте испанки я применил новинку, связанную с жертвой фигуры – 11.Kg5!. (Журналисты приписали ее авторство Михаилу Талю, но справедливость требует назвать истинного автора – моего секунданта Игоря Зайцева.) Корчной выдержал этот тяжелейший удар, защищался блестяще, а вот я использовал далеко не все свои возможности. Сразу не получилось – и я как бы смирился, и не стал искать победу.

Тут бы взять тайм-аут, но я не угадал, отправился на игру. Не играл – присутствовал на сцене. Вроде бы все делал правильно, по науке, но без энергии, без попыток слиться с позицией, чтобы постичь ее суть. Все вроде бы видел, но выбирал только «крепкие», «надежные» ходы. Когда видел комбинации – обходил их, ощущая, что не то у меня состояние, чтобы наполнить эти комбинации жизнью. А потом и вовсе куда-то провалился. Стал пропускать один за другим удары, причем принимал их с такой несвойственной мне покорностью, что, когда увидел, что пора останавливать часы, испытал нечто похожее на облегчение. Кончилась эта мука, это тупое сидение за доской.

Тайм-аут, который я все же взял после этого, не принес облегчения. Все нужно делать вовремя! Отдохни я при первых же признаках утомления (первым пропадает аппетит к игре), может, мне бы и хватило двух-трех дней, чтобы ощутить себя в норме. Отдых не принес мне облегчения. Идя на следующую партию, я не чувствовал не только азарта, но и обыкновенного желания играть. Уговаривать себя: соберись! ты должен! – не самый лучший выход. Я понимаю, когда спортсмен собирается на прыжок, на подход к штанге – на разовое усилие; а собраться на пятичасовое предельное интеллектуальное усилие… Кто верит в это – занимается самообманом. В шахматы играть трудно, но хорошо в них играть можно только легко, естественно, чтобы не выжимать из себя ходы, чтобы игра лилась из тебя, как песня.

Короче говоря, следующую партию я как-то отсидел. Если бы Корчной понял мое состояние – мне бы несдобровать. Но я удачно имитировал желание немедленно реваншироваться, собранность, уверенность и напор, он думал только об одном: сдержать меня, уравнять партию, и, когда добился этого, не скрывал удовлетворения.

Пронесло…

Но я знал, что это только отсрочка. Кризис не мог длиться вечно. Напряжение вот-вот должно было достичь точки, когда произойдет взрыв. А там либо перекристаллизация и взлет к новому качеству (к себе! к себе, очистившемуся от выгоревшей в огне усталости), либо… неблагодарный труд по собиранию себя из кусочков, по восстановлению своей целостности. Делать это по ходу матча, противостоя безудержному напору Корчного… Лучше совсем не думать, что придется, быть может, пройти через такое. Потому что воображать такое куда тяжелей, чем делать. Ведь действуя, добиваясь маленьких успехов, о которых, кроме тебя, никто не знает, все-таки укрепляешься ими, подпитываешь надежду. А страх, рожденный переживанием возможной неудачи, опасней самого жестокого реального поражения.