Сестра морского льва

— Хочешь, я тебе помогу? — предложил Толик. — Вот поставим мы «Кайру» на отстой, и я, ать-два, могу быть в твоем...

— А я думала, что мы с тобой съездим в Никольское... — разочарованно протянула Алька, прерывая Толика и тронув Волкова за рукав. — И ты меня проводишь в школу. Как начинается учебный год, так все школьники, и младшие и старшие, все-все приходят с родителями. И только я... Вот ты бы меня и проводил вместо родителя... Ты и Лена.

— Я тебя провожу, — сказал Толик. — Я ведь тебя и в прошлый раз провожал. Забыла, что ли?

— Волк! А ну покажь мне твою правую руку! — выкрикнул тут Ваганов, размахивая перед своим лицом ладонями и как бы выгребаясь из дыма. — Рукав, рукав засукай! Хошь верь, хошь нет, а нас в одном я том же подвале метили. Глянь.

Волков засучил рукав, капитан «Кайры» тоже, и они оба протянули руки над столом. И у того и у другого синели на коже совершенно одинаковые наколки: якорь, спасательный круг и два весла. Только вместо слова «Марлин», как у Волкова по кругу, на руке Ваганова было выколото: «Муссон». Они захохотали, и в кубрике опять стало шумно, а Толик, протирая очки, с завистливой жадностью разглядывал наколки: вот это да! Ваганов выкрикнул:

— Хошь верь... Я видел тебя, черт меченый, в Гибралтаре видел! В подвальчике этого жирного бандита, мистера Томпсона: «Все для моряка». Точно? Ты поднимался из подвала, а мы с мотористом спускались. Ну?

— Помню. Кто же забудет такие рыжие усищи?

— За с-сильных людей! За м-моряков!.. — проговорил Толик, поднимая стакан.

— Тебе дали глоток, и хватит, — строго сказал ему Ваганов, отбирая стакан. — А вот мы за моряков выпьем. Вздрогнем, Волк, как говорят на морском флоте.

Совсем не обидевшись, Толик, скрестив руки на груди, с ласковой улыбкой осмотрел всех, но потом помрачнел, икнул и стал крениться, как тонущий корабль. Мать, выразительно взглянув на мужчин, поднялась из-за стола и начала собирать посуду, а Сеня, стоящий сейчас на руле, гулко зевнул и, как застоявшийся конь, начал нетерпеливо топтаться в ходовой рубке, гремя подкованными каблуками. Поняв намек, Ваганов уложил Толика на койку, стащил с него сапоги, свитер и укрыл одеялом. Потом снял с него очки и ушел в рубку. Тут и Алька, прикрывая рот ладошкой, полезла на койку и потащила к себе сонного, вялого Бича.

Стихло все на судне. Мерно рокотал отрегулированный двигатель, и Ваганов, прислушиваясь к нему, чувствовал, насколько «машина» стала мощнее; теперь уж они наверняка будут добегать с Большого лежбища до поселка на три-четыре часа быстрее. Насвистывая марш из оперы «Аида», Ваганов одной рукой придерживал штурвал, а другой протирал тряпкой посверкивающие в лунном свете надраенные детали. «Иллюминаторы бы бронзовые достать, — размышлял капитан «Кайры», — и поручни... В Петропавловск, что ли, смотаться да порыться на корабельном кладбище судоремзавода?» Думал он также о предстоящем областном смотре духовых оркестров и о том, что еще месячишко-другой, и поставит он свой сейнер на зимний отстой. И вначале будет радоваться: жена и ребятишки ждут не дождутся момента, когда наконец-то он надолго застрянет дома. Но потом он заскучает, переделает все домашние дела и станет каждый день ходить на свой сейнер, будет копошиться в нем, прилаживая что-то и подкрашивая, пристраивая новые бронзовые детали, и нетерпеливо будет считать дни, оставшиеся до весны, когда опять начнет мотаться на своей «Кайре» между островами и лежбищами.

Катилась луна над океаном, заглядывала в иллюминаторы кубрика; не спала и Анна Петровна, все вздыхала, но тихонечко, чтобы никто не слышал. Сколько всяких проблем, личных и общественных! Больницу надо ремонтировать, новый кинотеатр строить, пирс... И еще: Александр сегодня опять сказал: «Собирайся, увезу тебя на остров Беринга. Ну когда же мы начнем жить под одной крышей?» Да-да, годы уходят... Но как бросить все здесь на острове? Как?

И Алька не спала. Она видела, как Лена тихонечко ушла из кубрика, и девочка поняла, куда и к кому. Что-то закипело в душе Альки, и слезы сами полились из глаз. Притиснув к себе уютно посапывающего Бича, девочка вжалась горячим лицом в подушку и закусила ее зубами. Алька плакала и не понимала, отчего эти слезы. Это была первая, неосознанная еще детская любовь и первая ревность. Лились слезы, и было больно на душе, и так сладко плакалось...