Сестра Ноя

— Дорогой мой и любимый брат Арсений, – начал тот торжественно, теребя мозолистыми пальцами края старенького пиджака. – Мы с отцом дали тебе возможность испытать себя на ниве частного предпринимательства. Каков результат твоих честных трудов? Ты наверняка уже понял, что это не твое дело. Господь не дает и, по всей видимости, не даст тебе богатств материальных. Уверен, брат, что это делается для твоего же блага. Ты согласен со мной, Арсюш?

— Увы, да! – вскрикнул я неожиданно громко. – Простите… Вырвалось. Ты, Юра, сказал вслух то, что я давно уже понял, но в чем не мог признаться.

— Ничего тут постыдного нет, – мягко сказал Юра, легонько хлопнув меня по плечу. – Как сказал кто‑то из великих: «Каждому – его». Кому‑то миллионами ворочать, кому‑то властью упиваться, а таким, как мы с тобой, одна дорога – честный труд на благо народа с вольной нищетой плоти при неуклонном росте богатства души. Согласен?

Горло будто сдавила невидимая рука – это проснулась жалость к себе. Во мне боролись противоречия: с одной стороны, высокое самомнение и желание соответствующего признания в миллионах условных единиц – с другой, растущее отвращение к миру наживы, жестокому, лживому и бездушному, как сама смерть.

Я сел в кресло и в полной тишине принялся разглядывать исцарапанные мыски ботинок. Вспомнилась вдруг коррида, которая шокировала меня в детстве. И вдруг меня осенило! Да это же я, как матадор, движимый тщеславием и жаждой денег, вступил в бой – не с быком – а с золотым тельцом. Это ему поклонялись богоотступники в то время, когда Моисей на Синайской горе получал от Бога скрижали Завета. Что сделал Моисей с идолопоклонниками? Приказал Аарону убить три тысячи человек, чтобы умолить Бога не убивать весь народ. Когда Моисей обратно поднялся на гору, Бог предложил ему уничтожить всех прокаженных сребролюбием, и от Моисея произвести новый род, который не запятнал себя страстью к золотому тельцу. И если бы Моисей не упросил Бога помиловать этих несчастных, любители золота погибли бы навечно.

Так завершилась моя коррида с золотым тельцом, и я обратился в того поверженного матадора, которого унесли с песчаной окровавленной арены. Не знаю, как раненный матадор, а я выжил и почувствовал, как с болью и страхом выгорели в душе остатки самомнения, жадности, безумия…

— Согласен, – наконец, ответил я на вопрос брата. – Ты прав, Юра. И тебе, отец, спасибо. Наверное, у меня было временное помрачение ума.

В следующую секунду хлопнула входная дверь, раздался рокот камнепада и шорох струящегося песка – это Борис громогласно приветствовал маму и просил дозволения поучаствовать в семейном совете, а та полушепотом извинялась и приглашала войти. И вот в дверях отцовского кабинета появился он – весь в белом и с неизменной сверкающей улыбкой на загорелом лице!

— Что, господа родственники, уговариваете младшего брата свернуть с кривой дорожки НЭПа на прямой проспект имени Российской державности! Правильно! Да здравствует, великая Россия в отдельной постсоветской семье!

— Ну, ладно, я пойду, отдохну, – сказал поникший отец, грузно вставая с кресла, – а вы тут сами, по–братски…

— Было у отца четверо сыновей: двое умных, один печальный и один – веселый дурак! – Размашисто жестикулировал Борис.

— Знаешь, Борька, – сказал Юра с улыбкой, – а ведь дурак в сказке всегда лучшим оказывался. Может, ты и нас еще удивишь?

— Непременно! – Взмахнул он руками и повернулся ко мне. – Ну что, Арс, устроили твое будущее? А то у меня предложение к тебе имеется. Я свою консалтинговую фирму открыл.

— Позволь узнать, на какую тему ты станешь консультировать клиентов? Как ставки в рулетке делать или в покере блефовать?

— Ну, почему сразу в покере, – смешался Борис. – У меня полна голова идей. Насчет инвестиций, например… – Покрутил он рукой неопределенно.

— Нет, Боря, спасибо, – сказали мы вместе с Юрой. А я добавил: – С диким капитализмом я покончил. Становлюсь «государев человек».

— А не рано ли? – вкрадчиво спросил Борис.

— Нет! – снова хором воскликнули мы. А Юра добавил: – Борис, кончай, в самом деле, младшего брата совращать! Грех это.

Борис достал носовой платок, расстелил его перед собой и с грохотом упал на колени.

— Простите меня, братья, Христа ради!

— Встань, пожалуйста, – сказал Юра, протягивая к нему руки. – Что, право, за позиция!

— Ни за что! – отрезал Борис, отталкивая протянутые руки. – Затоплю горючими слезами вашу жилплощадь! Смердящим огнем сердца своего закопчу стены ваши! Умру, разложусь и сгнию тут у ног ваших, пока не простите меня, окаянного!

— Слушай, а ведь красиво излагает, шельмец! – восхищенно констатировал Юра.

— Это точно, – согласился и я. – Грамотный ибо зело.

— Ну что, простим? – спросил меня Юра, насмешливо кивнув в сторону кающегося Бориса.

— А что поделать! – вздохнул я. – Нельзя же позволить ему осуществить запланированную угрозу. Согласись, это как‑то не эстетично.

— Ладно, краснобай, вставай уж. Прощен!

— Ну и зануды же вы! – проворчал Борис, вставая с колен и аккуратно сворачивая носовой платок. – А теперь отметим победу милосердия? В ресторан?