Сестра Зигмунда Фрейда

Эту девушку все называли Доброй Душой, потому что она спрашивала всякого: «Тебе что-нибудь нужно?» Когда мы ходили в парк, она собирала цветы, рвала траву или отламывала ветки деревьев, а потом отчаянным взглядом искала людей, подходила к ним и подавала цветы, траву, ветки.

Когда моя сестра Роза пришла навестить меня после смерти своего мужа, мы долго сидели на кровати. В руках она держала фотографию, на который были изображены ее дети — Герман и Цецилия.

— Сейчас я живу только ради них, — повторяла она каждый раз, когда взгляд ее падал на снимок.

Эрика была привязана к своей семье. Куда бы она ни шла, всегда брала с собой своих близких. Иногда Эрика просила медицинских сестер позволить ей прийти в нашу с Кларой палату. Она садилась на одну из кроватей и доставала из кармана лоскут, раскладывала его на коленях и показывала, что там: несколько мелких веточек. Эрика гладила их пальцами, словно ласкала.

— Это моя семья. Это моя мама, это — папа, это — мой муж, а это — наши дети, — говорила она, отделяя одну веточку от другой. — Мы все — счастливая семья.

Она еще некоторое время перекладывала одну за другой веточки на лоскуте, а потом заворачивала и возвращала свою семью в карман.

Эрика всегда носила этот лоскут с собой и часто во время приемов пищи, прогулок в парке или работы в швейной мастерской доставала его из кармана и перекладывала веточки. Однажды ее лоскут пропал; то ли сама его потеряла, то ли украли. Она очень тосковала по веточкам, и доктора завернули ей несколько в другой лоскут и дали ей. Она развернула лоскут, прошлась пальцами по веточкам и сказала:

— Это не моя семья.

Иногда во время дневных прогулок по парку Криста подходила к доктору Гете и говорила:

— Я хочу домой.

— Где дом? — Этим вопросом доктор Гете хотел ее смутить.

— Дом дома.

— Здесь твой дом, — объяснил ей доктор Гете.

— Нет, — сказала Криста. — Дом там, где моя дочка.

Доктор Гете молчал.

— Хочу быть там, где моя дочка.

— Хорошо. Мы вас отпустим. Вот только погуляем в парке и отпустим.

И это успокаивало Кристу. Она молчала день или два, а затем снова просилась домой. Иногда Кристу навещали родители. В такие моменты она словно исчезала. Когда они были рядом, не могла ни говорить, ни смотреть. Ее глаза замирали на одной точке, словно что-то невидимое там поглощало ее взгляд, поглощало ее саму. Родители пытались привлечь ее внимание, но она продолжала оставаться в той точке, куда был направлен ее взгляд и где терялось ее Я. Несколько раз родители Кристы приводили в Гнездо и ее дочь. Девочка приносила с собой школьные тетрадки или рисунки. Она раскладывала их перед матерью и рассказывала, что изображено на рисунке, читала ей записи из тетрадей, а Криста, поглощенная тем, что видела, а никто другой видеть не мог, продолжала сидеть неподвижно. Потом дочка замолкала, собирала рисунки, закрывала тетрадки. Смотрела то на бабушку, то на дедушку, то на маму. Все молчали. Дочка время от времени поглядывала туда, куда был направлен взгляд матери, зная, что там есть нечто, что видит только ее мама, нечто, чего они видеть не могли, но представляли, ощущали это нечто, на которое та смотрела и которое ее поглощало. Потом бабушка и дедушка вставали и говорили: «Пойдем…» Родители на прощание касались рук Кристы, дочка бросалась ей на шею, обнимала ее, но мать так и оставалась неподвижной, а потом они уходили. После этих встреч Криста еще долго сидела, словно окоченев. Потом неожиданно возвращалась в этот мир, всегда одинаково: начинала рычать, хлопать в ладоши, биться о стену. Санитары знали, что происходило после посещения родителей, поэтому еще перед тем, как она приходила в себя, ее связывали, и, связанная, она кричала:

— Я хочу домой! Хочу быть рядом с моей дочкой! Вы меня слышите?! Хочу домой! Пустите меня домой!

В коридорах эхом отдавались ее причитания.

— Почему вы не пускаете ее домой? — однажды спросила Клара доктора Гете.

— Криста чувствует себя плохо, как только здесь появляется ее дочь. Малышка должна исчезнуть для нее. Исчезнуть навсегда.

Дочка Кристы перестала приходить. Возможно, доктор Гете попросил об этом ее бабушку и дедушку. Да и сами родители Кристы стали появляться все реже и реже.

Иногда Криста останавливала Клару в парке.

— Я расскажу тебе одну тайну, — шептала она ей. — Расскажу тебе одну тайну, только ты никому не говори.

— Я никому не скажу, — обещала Клара.

— Меня отпустят из клиники. Меня отпустят домой. Навсегда.

— Тебя отпустят, — подтверждала Клара с такой же доверительной интонацией в голосе.

— Они правда меня отпустят. — Криста повторяла это, словно утешала себя — как дети повторяют ложь не для того, чтобы в нее поверить, а чтобы не думать о правде.

Одна девочка, чьего имени я не знала, расправляла плечи, махала руками, словно крыльями, и смотрела куда-то на крышу больницы.

— Там мой дом. Там мое гнездо, — повторяла она.

Мы проходили мимо, не замечая ее, так как ее жесты и слова стали для нас привычными — каждый день она пыталась подняться к своему дому, своему гнезду.