Сестрички не промах

Гусь поднялся, закинув голову в заоблачные дали, надеясь заглянуть в мои глаза, и устало опустился на тропинку, правда на этот раз придав хилому организму более удобную позу.

— И не хитри, — добавила Мышь, — не то худо будет.

— Я начну кричать, — огрызнулся он.

— Не успеешь, — заверила я. Эдик вздохнул и сказал с отчаянием:

— Карта мне в наследство досталась. От деда. Лежала на чердаке. Дом продали, стали уборку делать и нашли.

— Ты чего вкручиваешь? — разозлилась я, ткнув пальцем в карту. — Адрес на ней отсутствует. Как же тебя сюда черти вынесли?

— Дед отцу говорил, а отец мне — есть дом, купец Калашников жил, богатей, и перед революцией клад спрятал, а сам с катушек съехал — новая власть ему не понравилась. А клад, может, лежит.

— А дед твой откуда про клад знал? — удивилась я.

— Не знаю. Не очень в этот клад и верилось. У Калашникова трое сыновей было, уж кто-нибудь да к рукам прибрал.

— Ничего не понимаю, — удивилась Мышь. — Выходит, этот тип наш родственник?

— Вряд ли, — скривилась я. — Какая-нибудь прадедова актерка проболталась. Падок был купец Калашников на женский пол, через то и претерпел много.

— Вопрос этот принципиальный, — разволновалась Мышильда. — Потому что, если он нам родня, — это одно, а если нет — то нечего ему возле нашего клада отираться.

— Не вашего, а государственного, — открыл Эдик рот, чем очень разгневал Мышильду.

— Поговори, вражина, — пригрозила она и пнула сомнительного родственника ногой. — У нас с конкурентами один разговор, — сестрица выразительно провела пальцем по горлу.

Эдик презрительно отвернулся. Я отдала принадлежащие ему вещи и заявила доходчиво, но не без некоторой суровости:

— Будем выяснять твое происхождение. Семья — это святое. Если родственник — в дело возьмем, а если приблудный — так лучше сразу собирай манатки. Иначе мы тебя по соседству с кладом зароем. А пока к дому подходить не смей.

— Это несправедливо, — возмутился он. Не исключая окончательно, что передо мной родственник, я решила проявить добрую волю и готовность к диалогу:

— Ладно. По терновнику можешь шастать и даже копать. Но если я увижу тебя по эту сторону тропинки, считай, ты уже инвалид.

— Уяснил, гад? — набросилась на него сестрица. Эдик поднялся и понуро побрел к дыре, дважды с неодобрением посмотрев в нашу сторону. — Он нам все дело испортит, — продолжала кипятиться Мышильда.

— Не испортит, — заверила ее я, и мы пошли в дом.

— Что делать будем? — спросила сестрица. — Конкуренты наседают, а у нас даже плана нет.

— Нужны перчатки, — сказала я. — Жара вроде спала, приступим к работе.

— Копать? — обрадовалась Мышь, а я ответила:

— Крапиву дергать. Попробуем отыскать фундамент.

Перчатки по нашей просьбе приобрел Евгений и даже принял деятельное участие в борьбе с крапивой. Мы безжалостно выдергивали ненавистное растение с корнями, сваливали все в кучу, а Евгений относил это добро в дальний угол сада, стараясь поплотнее уложить возле дыры в соседском заборе. Вернувшись оттуда в очередной раз, он с хитрецой заметил:

— Посматривает.

— Кто? — не поняла я.

— Жилец, Эдуард то исть. Наблюдает. Один раз даже голову в дыру сунул.

— Вот ведь что делает, — возмутилась Мышь и с удвоенной энергией взялась за крапиву.

Работу мы закончили, когда уже смеркалось. К этому моменту удалось почти полностью освободить пространство, которое ранее занимал дом. Немного поползав на коленях, мы вскорости обнаружили фундамент, внушительный, каменный, старинной кладки. Для наглядности очертили его мелом. Таким образом, стал вырисовываться план дома. Мышильда принесла наш план, и мы попробовали разобраться, что к чему. Сразу же стало ясно — очень многое не сходится. Дом многократно перестраивался, и даже фундамент в нескольких местах был новый, кирпичный.

Дальнейшим нашим изысканиям помешала темнота. Мы вернулись в дом. Едва сели ужинать возле открытого окна, чтобы насладиться вечерней прохладой, а если повезет, то и соловья послушать, как под окном возникла бабка с востроносым хитрым лицом и заговорила:

— Борисыч, не твоих ли девок ищут?

— Кто? — ахнули мы, переглянувшись.

— Да мужик какой-то. Бродит по улице и орет блажью. Лизавету какую-то зовет. Гляньте, девки, может, ваш кто.

Мы поспешили на улицу. У калитки напротив притулился мужичок в белой панаме и в самом деле орал блажью: «Лизавета!» Даже в темноте и с приличного расстояния я узнала своего бывшего благоверного, поэта и исполнителя русских народных песен Самшитова Михаила Степановича.

— О, гения черт принес, — сплюнула Мышильда и с тоской добавила:

— На что он нам?

Я не могла вот так сразу найти применения талантам предпоследнего и вынуждена была согласиться с сестрицей, что визит его совершенно не ко времени.

Однако прежде всего гения следовало утихомирить, ведь все соседские собаки уже подняли жуткий вой, и это тревожило граждан.

— Михаил! — грозно окликнула я его.

Он отлепился от чужой калитки и нетвердой походкой направился ко мне, простирая руки и тихим повизгиванием выражая восторг от нашей встречи.