Сестрички

— Утро вечера мудренее, — говорит Дженис. — Будешь рыбу доедать? Если нет, с твоего позволения, это сделаю я.

Джемма пригласила Эльзу в свою спальню, которая расположена в восточной башенке. Подниматься туда надо на декоративном лифте. Раскрываются двери, и Эльза попадает в восьмиугольную комнату. Солнечные лучи просачиваются через витражные высокие окна. По периметру комнаты сооружен аквариум, где в жемчужном мерцании пузырьков мелькают золотые и алые шелковые плавники и бесшумно колышутся удивительные подводные травы. Пол устлан мягчайшим ковром песочного цвета, потолок украшен голубоватой лепниной. Всюду в кадушках пальмы и вечнозеленые тропические растения, листья которых мягко перешептываются под действием потоков воздуха, идущего из тщательно скрытого жерла кондиционера. Особую прелесть этим покоям придает нежное журчание мини-фонтана.

— Здесь как на дне морском, — говорит Эльза.

— Рада слышать это, — отзывается Джемма. На ней нечто белое, пышностью напоминающее пенный гребень волны. — Потому что именно таков был замысел дизайнера. Я, правда, здесь все усовершенствовала по своему вкусу. Я считаю, что жилье должно отражать индивидуальность хозяина и дополнять ее. Жилье — это не просто фон для жизни. Ты согласна?

— Да, — отвечает Эльза.

— Во всяком случае, так говорил единственный мужчина, которого я в жизни любила. За исключением Хэмиша, конечно. У тебя вкус к старине и красоте останется на всю жизнь. Ты уже никогда не сможешь вернуться к штампованным коврам и дешевой серийной мебели. Таков эффект первой любви. Ты счастливица, Эльза. Ты ведь могла влюбиться в сумасшедшего автомобилиста, или в яхтсмена, или в оголтелого «гольфомана», и красота твоего будущего оказалась бы под угрозой. Пройдут годы, и ты не будешь жалеть, что в юности встретила Виктора.

— Я и сейчас не жалею.

— Садись, — с любовью говорит Джемма, указывая на пестрый пуфик рядом с коляской, — и я продолжу свой рассказ-предупреждение для распутниц.

— Мне не нравится, что ты так меня называешь.

— А что? У меня и в мыслях нет обидеть тебя. Но единственно разумный путь есть у хорошенькой девушки без образования — это найти мужчину и выжать из него все, что можно. Где сейчас была бы я, если бы не Хэмиш? Не так плоха жизнь в инвалидной коляске для богатой женщины, но для неимущей… Страшно представить. Я просто пытаюсь помочь тебе избежать тех ловушек, в которые попалась я. Возьмем, например, мисс Хилари, ту несчастную женщину из агентства, которая нашла мне работу. Я слышала, что она потом покончила с собой. Мисс Хилари всю жизнь работала на износ. Жених ее погиб на войне. А не забывай, что та бойня унесла жизни тысяч мужчин и на всех женщин их просто не хватало. А уж тем, у кого большой нос и громоподобный голос, не на что было рассчитывать. Сегодня иные времена, иные нравы: девушки могут привередничать и выбирать. Взгляни хотя бы на себя, Эльза! Мисс Хилари, разумеется, не была распутницей. Она всю жизнь билась, чтобы удержаться на плаву, но в результате попала в ледяной омут, где и над водой-то дышать было нечем, такая была там гниль. Думала, она сдалась. Сделала последний выбор и ушла навеки. А я с ее подачи нашла местечко потеплее. Думаю, сама она переживала, что берет грех на душу и посылает провинциальных дур в «Фокс-и-Ферст» в качестве обнаженных моделей, будто бы из любви к искусству… Хотя они и без ее помощи туда пробились бы. Скажи, а ты согласилась бы нагишом демонстрировать драгоценности для фирмы Виктора, как это делала я для мистера Фокса?

— Если бы он этого захотел — да.

— Ты сделаешь все, что он захочет?

— Да.

Похоже, действительно сделает. Грядущая ночь заполонила разум Эльзы. Она уже чувствует тяжесть хилого мужского тела, рвущегося познать ее плоть. Она ждет этого и одновременно боится. Она как пациент перед хирургической операцией, который ждет назначенного часа, торопясь избавиться от болезни, который предвкушает даже внимание и заботу к себе, но который в то же время панически боится наркоза, скальпеля, боится страданий после пробуждения, если пробуждение состоится.

Ложись ближе, Хэмиш. Вот так. Не жалей себя сегодня, а хочешь — не делай ничего. Только поделись своей жизнью, своей силой. А ты бываешь здесь по ночам, Хэмиш, в этой комнате, ты ложишься на эту задвинутую в угол, будто ненужную кровать под полупрозрачной кисеей? Ты ложишься рядом с Джеммой? И как тебе ее сухие, безжизненные ноги? Ты раздвигаешь их с вожделением или отвращением, силой или нехотя? Или ты вообще не приходишь сюда? Может быть, ты прекрасный, но чисто декоративный супруг, и тебе чужда ночная страсть…

Хэмиш, Джемма принадлежит тебе, а ты Джемме, ибо муки, которые ты причиняешь ей днем ли, ночью ли, она называет любовью.

Но ты, Хэмиш, взойдешь на мое ложе. Так повелел Виктор. И я, наконец, обрету власть и над ним, и над Хэмишем, и над Джеммой… и над собой.

И стану свободна.