Сестрички

Молодой человек вызвался даже проводить ее домой. Вечер необыкновенно теплый. Они купили сушеную рыбу и чипсы и устроились на лавочке, чтобы перекусить. И парень, зная, что девственность тяготит Уэнди и что в какой-то степени из-за этого отец ее сбежал из дома, освобождает юную деву от груза невинности прямо в кустах позади лавочки. Эпизод этот прошел на редкость гладко и был нарушен только размеренными шагами полицейского и тусклым, равнодушным светом его фонаря. Погодные условия, правда, немного подкачали и заставили парочку торопливо одеться, отчего листья на кустах отчаянно шуршали.

Событие это не оттолкнуло их друг от друга, напротив, поднявшись с сырой земли, они так и пошли рука об руку, прижимаясь друг к другу при малейшей возможности. У входа в родной дом Уэнди спросила у аспиранта имя, после чего пригласила его переночевать в ее постели, на что тот с удовольствием согласился.

Но дом был полон ударов, скрежета и стука. Окно спальни Дженис было ярко освещено, шторы раздвинуты. А на крыльце сидела женщина в очках и красном шарфе. Вид у нее был самый сердитый. Она говорила глухо и невыразительно на извечном наречии низшей касты.

— Мужик мой там с твоей мамкой, — заявила она. — Мебель чинит. Гляди, как стучит. Как бы у нее там потолок не обвалился. Чинит он, как же. Между прочим, он даже не англичанин.

Когда Уэнди, застигнутая врасплох этими событиями, отперла входную дверь, юркая женщина в красном шарфе скользнула внутрь, опередив молодую хозяйку и Кима (а именно так зовут американского аспиранта), и сразу рванула вверх по лестнице, ввалилась в спальню и с налету бросилась бить, кусать и царапать свою соперницу, которая до того момента нагая сидела в кровати. Стэну, Уэнди и Киму понадобилось приложить некоторую силу, чтобы оттащить ревнивицу, которая уже успела сделать немало: Дженис была истерзана, окровавлена и потрясена.

Плотникова жена после этого разрыдалась-распричиталась, так что побитой Дженис пришлось подогревать для нее чай. Стэн проворно оделся и собрался домой, но прежде получил затрещину от жены.

— Я тебя не виню, — заявила она Дженис, — если не ты, так другая. Но нам, женщинам, надо держаться вместе. Каждая получает свое. Но я… я не для себя стараюсь, на себя я уже рукой махнула. Мне детей жалко. Его никогда не бывает дома: либо транжирит деньги на всяких политических сборищах, либо трахает заказчиц, чтобы подольше висеть на каждой работе. А толку-то что? Он цапается с клиентками или с их мужьями — в любом случае ему ничего не платят. Мне глубоко наплевать, чем он занимает свой член, а занятий ему пусть будет побольше, иначе мне на нем торчать с утра до ночи. Видит Бог, я этого не хочу, а у него прямо зуд какой-то.

Плотникова жена вдруг начала осматриваться, будто вспоминая, где находится. Она оглядела горы немытой посуды, темный налет на чашке, откуда только что пила, пол, заваленный пивными пробками, крошками, бумажками, залежи гари на плите и пласты жира на кухонном столе.

— Я бы постыдилась так жить, — сказала она. — Настоящий свинарник. Впрочем, моему только дай в грязной луже поваляться.

И плотничиха ушла.

Дженис, Уэнди и Ким сели вокруг стола на кухне. Киму ужасно хотелось сделать кое-какие записи, но он сдерживал себя.

— Нельзя так больше, мам, — заметила Уэнди. — Лучше бы ты к отцу вернулась.

— Ты что, правда этого хочешь? — спрашивает Дженис. Правый глаз у нее заплыл. Руки дрожат, как дрожал совсем недавно стоящий польский пенис. Дженис заметила, что и супруга его дрожала и что из носа у нее текло, будто ее страстям не хватало выхода и они капали из ноздрей через равные промежутки времени. Да, чем меньше Дженис будет общаться с плотником и его родней, тем лучше. А жаль. Все казалось так просто — затаскивай к себе партнеров для совокупления, а потом выпроваживай их, когда взбредет в голову. И все они были мельче Дженис, так же как она была мельче Виктора.

— Со мной теперь все в порядке, — горделиво и просто сказала Уэнди. — Теперь я встретила Кима. Я смогу жить хоть с отцом, хоть без него, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ким, кстати, собирается остаться у нас. У него есть место в гостинице Южного Кенсингтона, но там ему не слишком нравится. Он говорит, там смердит тушеной капустой. Здесь, правда, тоже запашок, но мы все уберем и вымоем, ведь так, мама?

— Ты можешь мыть и убирать что угодно, — отозвалась мать. — Я в этом не принимаю участия. Но что скажет отец, если твой парень останется у нас?

— Ничего, что я мог бы использовать в качестве материала для своей диссертации, — заметил Ким, применяя вычурную фразу, но таков был стиль его мышления.

— Вряд ли отец вообще что-нибудь скажет, — сказала Уэнди, потянувшись рукой к ширинке Кима так естественно, как если бы потянулась погладить котенка.