Сестрины колокола

Так он и бродил со своим мольбертом между могилами под открытым небом. В промозглую осеннюю пору бумага расползалась, пальцы стыли, и теперь, поработав на воздухе часа два, он стал доводить наброски до ума уже в помещении. И постоянно ему повсюду мерещилось одно и то же лицо. Стоило ему увидеть девушку с темными волосами, как сердце начинало биться чаще от мгновенно накатившей радости, которая так же мгновенно гасла, ведь это была не она.

Само собой, не она. Карандашные линии теряли четкость, и нередко вечерами, в свете одинокой лампы, на бумаге проступали ее черты.

Летняя влюбленность в Норвегии, высоко в горах. Вкус ее губ. Данное ей обещание. И эта ответственность. Поручение перевезти церковь. Подменить церковные колокола. Обмануть королеву. Жениться по любви. Два тела на согретом солнцем камне. Еще не высохшие краски на картине. Невидимые силы, таящиеся в ветре и в бронзе.

Он тосковал, работая упорно, и в нем созревал архитектор. Понимание конструктивных особенностей строения, снизошедшее на него в Бутангенской церкви, обрело глубину. Слово «мачтовый» было, собственно, не вполне подходящим, как он теперь понял; следовало назвать эти церкви колонными. Колонны, составляющие их основу, были когда-то гигантскими стройными деревьями. На какую высоту вырастает сосна, такой же высоты мог быть и клирос в мачтовой церкви. Срубив сосны, их располагают по углам прямоугольника. Соединяют Андреевскими крестами, потом укладывают стены и полы, а дальше вздымают клирос, шпиль и стойки крыши на ту высоту, насколько хватит духу. Леса Норвегии безбрежны, рабочих рук сколько хочешь, здания ставят на века.

Конечно, если будущее не внесет своих корректив.

В отсутствие Астрид тоска Герхарда не находила выхода, она копилась на кончике его карандаша и преобразовывалась в творческую энергию, какой он не замечал раньше. Церкви он теперь зарисовывал с невероятной скоростью, с некой порой жутковатой точностью, но в то же время делал это вдохновенно. Потом мачтовые церкви стали ему сниться. Ночи напролет в голове у него мельтешили арки хо́ров, кафедры, порталы и галереи, и постепенно они начали складываться в церковь совершенной формы, обладавшей всеми их характерными особенностями. Внутри этой церкви ему неизбежно являлась Астрид Хекне в изящном прусском подвенечном платье, и однажды ночью, когда спал на жесткой постели в мансарде пасторской усадьбы в Согне, он внезапно пробудился с сознанием того, что ему нужно сделать.

В мерцании масляной лампы Герхард заштриховывал рисунок, который изображал мачтовую церковь, вобравшую самое лучшее от всех, что ему довелось увидеть. Конструкция строгая, ничего лишнего. Линии ложились на бумагу будто сами собой, ведь полгода он ничем другим не занимался, а жил только деревянными церквями и своей влюбленностью, и все это вместе сложилось в уверенность: он сумеет сконструировать современную мачтовую церковь. Документируя старые храмы, он продолжал работать над проектом нового.

Добравшись до конечной точки своего путешествия, Герхард вконец износил башмаки и брюки. Труднее всего для него было стоять на месте, потому что подошвы пропускали воду, и ступни у него побледнели и сморщились. Пальто не спасало от порывов холодного ветра, а в продуваемой сквозняком комнатенке, где его разместили, компанию составляла только боль в горле и простуда. С каждой из церквей, которые посетил, он прощался навсегда. Им предстояла гибель в пламени или под ударами ломика.

Но эту новую церковь действительно можно построить. Обычно собственные рисунки он беспощадно критиковал, но это, сказал он себе, глядя на листки, на которые были затрачены несчетные часы работы, – это само совершенство. Устремленность его церкви к небу обеспечивалась соответствием материала – леса – вере. И величественная, и сдержанная одновременно; такими стали бы мачтовые церкви, если бы их архитектура получила возможность вызревать столетиями. Результат гармоничного развития безудержной игры наклонных поверхностей, выступов кровли. Конструкция более простая, более чистая, с немногочисленными, но тщательно продуманными украшениями. Головокружительный шпиль, высокие и узкие окна, подчеркивающие стремление храмовых сооружений ввысь, – зов, обращенный к небу; колокольня, откуда смогут звонить самые большие колокола – звонить, пробуждая самую заблудшую душу на свете.

* * *

Снежинка прилетела не одна. Вскоре рисунок Герхарда густо обсыпали белые крупинки. Взглянув на тучи над головой, он сложил мольберт и отправился паковаться. Все рисунки переложил калькой, чтобы защитить поверхность от царапин, и картоном, чтобы не помялись. Всю стопку тщательно обернул толстой вощеной бумагой, а сверху промазал жиром, чтобы листки не промокли. Уложил свои работы между двумя деревянными дощечками и убрал в чемодан, который замотал в холст и перевязал веревкой, скрутив из нее ручку.

Нет, конечно, он не забудет Дрезден. Но и Дрезден его не забудет. Приключение обрело направление, обрело смысл: через снега и горы донести столетия норвежской жизни до нынешних и грядущих времен.