Сестрины колокола

Не выпуская ладоней Астрид из своих рук, повитуха начала напевать. Она славилась знанием всяческих заговоров и ритуалов, которые следовало соблюдать и до, и после рождения. Бабка требовала, чтобы, как только младенец появится на свет и его уложат в деревянное корытце, где он будет спать первое время после рождения, в головной конец корытца положили Псалтырь. Одевать младенца нужно было, начиная с правой ручки, иначе вырастет левшой. Старуха следила за тем, чтобы в воду для купания младенцев бросали уголья, и требовала, чтобы выплескивали ее не раньше следующего дня, когда солнце стоит высоко. Иначе детский запах учует подземный народец и захочет забрать ребенка себе. Особенно важно было соблюдать эти правила теперь, когда село осталось без церкви. Приходилось до самых крестин оберегать новорожденных по старинке. Рядом с девочкой клали ножницы, рядом с мальчиком – нож. Только окрестив ребенка, можно убрать Псалтырь и инструменты, а воду после мытья выплескивать сразу.

– Я слежу, чего в селе-то происходит, – сказала старуха. – Это немец, да? Или пастор?

Астрид, не ответив, убрала руки. Старая усадила ее на табурет и принялась утешать.

– Я просто за советом пришла, – сказала Астрид.

– Совет-то я дам. Но вот здесь страшно тебе, – сказала повитуха, ткнув рукой слева, где сердце, – чего выйдет. Два там ребеночка или один.

– Как ты это видишь? – спросила Астрид.

– А потому что я знаю: у Хекне в роду бывают двойни. Тебе, может, и не сказывали, а твоя прабабка рожала двойняшек.

– Она? – сказала Астрид. – Нет. Не может быть. Никто не говорил мне.

– Потому что брат твоего деда умер, а после она уж не рожала. В роду Хекне об этом никому не сказывали, но я-то знаю, каково пришлось твоему деду. Он все кручинился, что из евонного брата мог лучше крестьянин получиться.

Астрид решилась.

– Мне, главное, узнать, как быть, чтобы не навредить, – сказала Астрид. – Чтоб ты сказала, в каком месяце ребеночек родится. И один или два.

– Будет ли их двое, никто не знает, пока первый не появится на свет. А уж после иногда бывает, что и еще один появляется.

Астрид сглотнула.

– Страшно, – сказала Фрамстадская Бабка.

– Дa, – призналась Астрид. – Никогда мне не было так страшно. А я ведь не из пужливых.

Повитуха спросила, чего же Астрид боится больше всего, а услышав ответ, вздрогнула.

– Можно это как-нибудь? – произнесла Астрид.

– Чего можно – ребеночка вытащить?

– Нет. Можно ли узнать, здоровенькими ли они народятся.

Фрамстадская Бабка снова приложила ладонь к ее животу и начала приговаривать. Потом, вроде как придя к решению, сказала:

– Есть старинный способ узнать. Но ты должна в него верить.

– А это опасно?

Старуха покачала головой:

– Не. Само по себе нет. Но ты ж думать всякое начнешь, вот это и опасно.

– Так что за способ?

– Поперечину нужно оседлать, вот какой способ.

Астрид сказала, что не понимает.

Старуха кивнула в сторону угла, где стоял старинный ткацкий станок. Но это для Астрид ясности не принесло. Фрамстадская Бабка показала на длинную планку, пропущенную сквозь нити основы. Станок был старый-престарый, дерево ссохлось так, что на поверхности продольными неровными выступами обозначились узоры годовых колец. Древесина насквозь пропиталась потом, как веревка у колокола.

Старуха дала ей в руки конец нити. Астрид больше ни о чем не спрашивала, подсела к станку и принялась продевать нить. Нитка была одноцветная, зеленая. Астрид закрепила ее, добавила красную и принялась ткать узор, не задумываясь особо. Ничего не говоря, старуха ушла из бревенчатого домика наружу, в ночную тьму, оставив Астрид одну. Позвякивания, которые послышались ей раньше, все еще отзывались в ушах. Астрид ткала и ткала, не зная, сколько она должна так сидеть и чего вообще от нее ожидают.

Потом старуха вернулась, и Астрид прекратила работу.

– А теперь встань и достань из-за пояса юбки нож.

Астрид вскинула на старуху глаза. Нож был спрятан у нее под шалью, его не было видно.

– Теперь перережь нити основы, – велела повитуха.

– Так ведь я же все испорчу.

– Так надо, – сказала старуха, и Астрид сделала как велено – перерезала нити, и ткань опала. Фрамстадская Бабка вытащила поперечину, вывела Астрид на середину комнаты и просунула поперечину между ног Астрид, как палочку игрушечной лошадки. – Вот так. А теперь скачи на ней. Повыше ее подними между ног. Давай-давай, никто не видит. Вон туда скачи, – распорядилась старуха, в воздухе обрисовав путь.

Астрид так и сделала. Но она даже и не замечала, что скачет: ею завладело ощущение, будто все узоры на ткани, какие могут быть созданы на станке, перекликаются с нерожденной жизнью у нее в животе.

– Скачи, не останавливайся. По кругу скачи.

Бабка остановила Астрид, когда та накрутила шесть кругов:

– Все, хватит. Идем со мной.

Выйдя на двор, она повела Астрид к точильному камню, рядом с которым на траве стоял табурет. В неверном свете луны дорога на пастбище была едва различима.

– А теперь жди, – сказала повитуха, удаляясь. – Если по дороге первым пройдет мужик, родишь мальчика. Если баба, девочку.

– Останься со мной, – попросила Астрид.

– Ты должна быть одна.