Сестромам. О тех, кто будет маяться

За все девять Саша никогда не повысил голос на Сашу, но сегодня скривил лицо и стал кричать про пересоленный ужин и курение (запах шептал с балкона). Саша ужом на сковородке сидела на стуле, стыдилась – быстро проявилась вечно виноватая и вечно обязанная русская баба. Но вдруг вспомнила про себя, кто она и зачем она, и что сделала и может сделать – и тут изумилась и разобиделась. Вроде не до того, ей бы пропустить, но всё равно нежданно и нечестно. Она ему ужин – а он скандал. Обидно? Это пока! Добро пожаловать, сестра! Мы все так ужинаем со своими мужьями. Это вам только так кажется, что вы – другие, выросли в открытой (заново) стране, в свободной свободе, а все вы на самом деле – мы. Саша кричал-кричал, злость засаливалась.

Саша принялась отковыривать глазами от мужа этого мерзкого мужика и тащить из памяти своего девять-лет-любимого. Вытащила – в Лондоне, голуби, Темза, рыбьим скелетом мост от Tate до святого Павла, бежим-бежим наперегонки, покупаем у арабского парня два кебаба, он говорит, что Россия – сильная страна, а у нас сильная любовь, запиваем колой на мягкой деревянной лавочке, смотрим через Темзу, как Tate тянется к Богу, целуемся сами и кусаем кебабы друг друга. Вспомнив, Саша заплакала и рассказала про всё: застёжку, заговоры, человека своего, сухую солому в горле, родинки и даже нож. Доказательства ради принялась показывать все места, где родинки крепились раньше. Лихая, дикая боль выстрелила в оба Сашиных виска, в голове забило бубном. Саша понял только, что Саша его не любит больше, полюбила другого и врёт ересью про заговоры и прочую ерунду. Унижает его таким враньём. И вдруг он в секунду обессилел, без способности кричать и злиться дальше. Сказал только, что не было у Саши никаких родинок. Мощный порыв схватил Сашу и его рюкзак и выволок из Сашиной жизни.

10.10.

Выйду за околицу,
Посолю землицу,
Вырастет там деревце,
Вместо листьев – лица.

Соль-соль,

Соль-соль,
Моя сохлая душа
Да совсем засолена.
Соль-соль,
Соль-соль,
Да совсем засолена.

Обойду я деревце,

Посмотрю на лица,
Выберу знакомицу,
Мой близнец – девица.

Соль-соль,

Соль-соль,
Моя сохлая душа
Да совсем засолена.
Соль-соль,
Соль-соль,
Да совсем засолена.

Обойду я деревце,

Погляжу на лица,
Разыщу знакомца,
Гордая он птица.

Соль-соль,

Соль-соль,
Моя сохлая душа
Да совсем засолена.
Соль-соль,
Соль-соль,
Да совсем засолена.

Сорву первое лицо,

Спрячу в с-дверцею-кольцо,
Сорву дру́гое лицо,
Закопаю под крыльцо.

На одном деревце не виделись,

Не увидятся,
На одном деревце не слышались,
Не услышатся.
Никогда не встретятся,
Ни в соли, ни в боли,
Ни в радости
Раба Божья Александра
С рабом Божьим, человеком
Своим, Евгеньевым.
Аминь.

11.

Овраг наглотался первого снега. Когда Саша вошла в дом, Пряжин не удивился, не испугался и не обрадовался. Он сидел один вместо билетницы. Календарные котята не висели, вместо них календарные храмы благословляли нынешний декабрь. Сашино сердце забилось в конвульсиях об окружающие органы. Она увидела человека своего и, не справившись со счастьем, пустилась улыбаться. Пряжин потеплел в ответ. Поил Сашу чаем в крохе-кухне, на веранде – снежно, угощал чёрствыми сушками. Саше показалось, что на человеке её лучший свитер на свете без застёжки. И вообще, как красив человек её. Разговаривались-разговорились до всего на свете (как хорошо разговаривает человек её). Лучшие души толпятся вместе в овраге. Саша не унималась про поезд, на котором сюда ехала, про Москву, в которой жила, про людей, с которыми дружила или/и работала. Вспомнили, что забыли про концепцию. Анна Геннадьевна не проследила, застряла навсегда в узлах и закрутах парижских эмигрантских архивов, которые её малютке-музею вдруг передали. Саша расчеркалась на скатерти-журнале, разбросалась мыслями, смыслами, разрисовалась эскизами, планами комнат. Евгеньев заулыбался Зазнохе (а какая красивая улыбка у человека её), понял, что она всё теперь для него сделает. Взять за руку – укрепить? Или помрёт от счастья?