Сестры

— Куда тебе сто штук? — строго сказала девушка. — Тогда пусть твоя мама придет. Пусть мама ищет, если надо, а ты отравляйся-ка домой.

И девушка снова занялась своими конвертами.

Пусть Зину ищет мама! Да если бы мама была жива! Мама!.. И Женя точно снова увидела, как они втроем мама, Зина и Женя — ушли в деревню из захваченного гитлеровцами Минска. В деревне мама стирала на немцев, а по ночам куда-то уходила. Она вместе с соседкой уносила из дому большую корзину с бельем. Но под бельем лежали патроны. А как-то раз Женя заметила и пистолет…

К окошку подошла женщина в военном, и девушка отпустила ей конверты. Два мальчика купили марки и, весело переговариваясь, долго налепляли их на узкий, длинный пакет.

А Женя ничего не слышала, не замечала. Ей снова представилось, как на рассвете эсэсовцы пришли за мамой. Мама только что откуда-то вернулась, и они ее, видно, выследили. Маму арестовали и увели.

Женю фашисты водили на допрос. Они били ее, а маму заставляли смотреть. Эсэсовец все требовал, чтобы Женя сказала, с кем мама разносила белье.

Мама плакала и кричала:

«Терпи, Женечка, доченька! Молчи!»

И Женя молчала.

Тогда фашистский офицер поставил ее к стене, прицелился прямо в лицо и выстрелил… В комнате запахло палеными волосами.

Он и еще стрелял, и еще… А мама глаз с Жени не сводила и шептала одно:

«Молчи, доченька, молчи!»

И Женя молчала…

А потом настал этот страшный день 29 ноября 1941 года. Сейчас, когда Женя снова вспомнила о нем, у нее часто-часто застучало сердце, ей нечем стало дышать. Она словно опять очутилась на площади в Залесье. Небо было серое, в тяжелых тучах. Падал густой снег. Дул резкий, холодный ветер.

Эсэсовцы согнали на площадь всех жителей села. Посреди площади стоял столб с веревкой, и к нему подвели маму. На груди у нее висела доска, на которой черными неровными буквами было написано:

ПАРТИ3АН

По толпе пронесся ропот. Люди стали снимать шапки. Женя с Зиной на руках бросилась к маме. А Зина увидела маму, обрадовалась, потянулась к ней.

«Мама! Мама!» — кричала Женя.

Мама взяла у нее Зину, высоко подняла и крикнула:

«Товарищи, сберегите сирот! Сталин вырастит их! И эту возьмите!»

И показала на Женю, которая рвалась к ней.

Солдат оттолкнул Женю, и она упала в снег.

В толпе кто-то зарыдал.

Мама крикнула:

«Не плачьте! Придут наши! Придут!»

Офицер наотмашь ударил ее рукой в кожаной перчатке — она зашаталась. Зина пронзительно заплакала. Незнакомая старушка, бледная, с трясущимися руками, подбежала к маме и взяла у нее девочку.

«Душегубы, мучители!» — проговорила она и стала утешать плачущую Зину.

Ударил барабан. Народ притих. Женя закрыла лицо руками. Хотела крикнуть: «Мама!», но голос у нее пропал…

Молчаливые, угрюмые люди начали расходиться. Офицер что-то сказал по-немецки, и переводчик велел старушке отдать девочку Жене. И объяснил:

«Кто партизанских детей к себе пустит, тот тоже будет повешен!»

Толпа загудела.

Офицер вынул из кобуры пистолет…

Крепко прижимая к себе сестренку, Женя медленно побрела по дороге. Она пошла в лес. Она слышала от ребят, что стоит только войти в лес, как тут сразу встретятся партизаны. Но Женя шла долго, измучилась. В ее дырявые валенки набрался снег, и ноги от холода точно одеревенели. Руки отказывались держать Зину, которая в своем овчинном полушубке с каждым шагом становилась все тяжелее и тяжелее.

А партизан не было.

Зимний день короток, стало смеркаться. Снег повалил еще гуще. Дорогу замело. И вдруг где-то совсем неподалеку послышался странный звук.

Женя прислушалась. Это был скрип.

«Партизаны! — обрадовалась она. — Конечно, это партизаны! Они едут из леса, и на снегу скрипят полозья саней…» Жене и голоса почудились. Но она уже не могла нести Зину. Посадила ее прямо на снег и бросилась к лесу.

И сейчас Женя словно опять увидела себя среди сугробов, как она проваливается в них, натыкается на заметенные пни и сучья.

Ей тогда казалось, что она ни за что не доберется до деревьев. А скрип доносился все яснее и яснее. И вдруг стало даже видно: за деревьями что-то движется.

Но не обоз.

Так что же это?

Собрав последние силы, Женя сделала еще несколько шагов и остановилась под деревом. Скрип раздавался над самой головой. Женя посмотрела вверх. Это раскачивался сухой, черный сук. Когда-то в него, видно, ударила молния, а потом ветром его надломило, и он, покачиваясь из стороны в сторону, жалобно, надрывно скрипел.

Так никаких партизан здесь нет!

Женя больше не могла ступить ни шагу, ноги ее подкосились. Она опустилась на сугроб и заплакала. Снег был мягкий, пушистый. И вдруг Жене стало так тепло, даже жарко, хотя на ней была только дырявая, старая вязанка. Спокойно стало и хорошо. Тяжелые веки сами собой закрылись.

Потом ей почудились невдалеке голоса. Какая-то женщина сказала:

«Гляди, Васильевна, девочка-то замерзла!»

А Васильевна откликнулась:

«Нет, что ты, жива она! Шубка на ней старенькая, а ладная. Только поморозилась, верно».

Кто-то долго возился в снегу. И сквозь оцепенение Женя подумала: «Зину люди нашли». Ей хотелось крикнуть, позвать, но сил не было.