Сестры

Тетя Настя потрогала мокрым пальцем зашипевший утюг.

— А когда ж мне скучать! — Она засмеялась, показывая свои крепкие, белые зубы. — За работой, небось, не соскучишься!

— Верно. А без работы ужасно скучно! — от души вырвалось у Жени. — Можно, я записку оставлю?

Она вытащила из кармана карандаш и написала на обороте расписания:

Тамара Петровна, посмотрите, как меня вычеркнули! Я не гостья, вы, пожалуйста, скажите им!

Тамара Петровна, пускай мне позволят убирать вестибюль. А двойку я исправлю.

Женя

Передала расписание тете Насте и ушла.

Она вышла на улицу. Все куда-то спешили. А ей спешить некуда. Все равно, пока она с Тамарой Петровной не поговорит, она домой не вернется. Пусть Тамара Петровна скажет девочкам, что Женя больше не в силах сидеть сложа руки и гостьей быть не хочет! Она поможет Жене помириться с девочками.

Но куда же ей сейчас пойти?

Как — куда? К Нине Андреевне, конечно! Она ведь беспокоится. Она еще вчера звала. И про письмо говорила. Это, наверное, от Наташи, из Игарки. Вчера Жене идти не хотелось, стыдно было. Что она могла рассказать своей учительнице! Жаловаться на девочек?

А сегодня все уже по-другому. И надо скорее рассказать Нине Андреевне, что с девочками она помирится. Да, попросит прощения и помирится!

И при этой мысли Жене сразу стало легко и радостно.

Вот и дом Нины Андреевны.

У ворот лежал лев. Это был добродушный, домашний лев. Он смотрел на Женю сквозь полуприкрытые веки, занятый своими мыслями, совсем как Котофеич.

Женя погладила его по холодной, каменной гриве и шепнула на ухо:

— Се лев, а не собака!

Эти слова она слышала однажды от Нины Андреевны.

Женя вошла в парадное. Лифт пополз вверх. Женя считала этажи: третий, четвертый…

— Нина Андреевна дома?

Старик-сосед впустил ее:

— Женя, а Нина Андреевна тебя весь день вчера ждала. Ты заходи, она скоро вернется. Она в школе на совещании.

Женя взяла с полки ключ — у них с Ниной Андреевной было свое, условное место — и вошла в комнату.

Как здесь всегда тепло и уютно! Женя потирала озябшие, красные руки.

А на столе под салфеткой всегда что-нибудь вкусное. Нина Андреевна сколько раз говорила ей: «Придешь в мое отсутствие — бери все, что найдешь на столе».

Женя подняла салфетку. В плетеной хлебнице лежала обсыпанная мукой аппетитная булка. А рядом в фарфоровом помидоре — масло. И Женя вдруг почувствовала, что очень хочет есть: ведь вчера и сегодня ей кусок в горло не шел.

Женя отрезала горбушку, намазала маслом, набила полный рот и уселась за письменный стол.

Откинувшись на бархатную спинку старинного низкого кресла, Женя размышляла:

«Нина Андреевна на совещании. Если в школе педсовет, то это надолго… Тогда и Тамара Петровна до ночи не вернется. И нечего ждать, нечего к ней бегать: неужели я не смогу сама с девочками помириться?

Нет, надо отправляться домой, вот что… Прийти и самой все рассказать девочкам, все как есть… Они поймут, они не станут смеяться… Не может быть, не такие они. Бабушка просто так, для острастки сказала, что они меня разлюбили… И зачем я ушла? Ксения Григорьевна, конечно, уже хватилась меня, перепугалась… Надо скорее домой!»

Женя уже хотела встать и уйти — и тут только заметила на столе большой серый конверт. Ах да, письмо!.. То самое письмо, о котором говорила Нина Андреевна. Она вынула из жесткого, негнущегося конверта большой лист белой плотной бумаги, и в глаза ей бросились слова:

«…сестра Жени Максимовой Зина погибла…»

Она смотрела на лиловые строчки, ничего не понимая. На минуту оцепенела. Потом порывисто поднесла бумагу к глазам, пытаясь проникнуть в смысл того, что там было написано по-мужски твердым размашистым почерком.

«Да, теперь уже установлено, что Васильевна, когда фашисты ее допрашивали: «Куда и зачем шла, где партизаны?» — неизменно отвечала: «Шла в лес бросить ребенка. А про партизан ничего не знаю!»

То, что девочка действительно была оставлена Васильевной в лесу, теперь уже не подлежит сомнению»

Женя уронила письмо на стол. Она боялась читать дальше. В глазах потемнело, дыхание перехватило. Но она взяла себя в руки и снова впилась в ровные строчки:

«Бесспорность этого факта и безуспешность тщательных длительных поисков говорят о том, что сестра Жени Максимовой Зина погибла.

Но глубокая вера в советского человека поддерживает меня в моих поисках. Погубить ребенка? Васильевна никоим образом этого сделать не могла. Нет, оружие нельзя складывать! Помните, мы с вами толковали о том, чтобы еще раз, уже вместе, просмотреть немецкую кинопленку о лагере смерти? Придется это сделать. Зрелище столь страшное, что я могла что-нибудь пропустить. Приеду в Москву и сразу же вам позвоню.

Вы понимаете, что Жене пока ничего говорить не следует».

Женя долго сидела за столом, как оглушенная, не шевелясь, стиснув виски ладонями. Она поняла только одно: погибла ее Зина, погибла!

Наконец Женя поднялась. Молча положила листок на место, оделась и вышла из комнаты.