Сестры

Мэй Бет Фостер (по телефону). Возможно… Возможно, я кое-что должна вам сказать. Я не знаю. (Пауза.) Не хочу, чтобы у нее возникли из-за этого проблемы… Но с другой стороны… Если она уже в беде и если это поможет ее найти…

Уэст Маккрей (по телефону). Так что же вы знаете?

Мэй Бет Фостер (по телефону). Я не знаю. Не знаю, что делать. Не хочу, чтобы у нее возникли проблемы, просто… Просто хочу, чтобы у нее все было хорошо. Хочу, чтобы она вернулась домой. (Пауза.) Но я не хочу, чтобы у нее были неприятности.

Уэст Маккрей (по телефону). Так… Ладно, Мэй Бет, помните, что вы мне сказали, когда позвонили мне в первый раз?

Мэй Бет Фостер (по телефону). Я хотела, чтобы вы мне помогли.

Уэст Маккрей (по телефону). Да, но вы помните, что именно вы сказали? Вы сказали, что не перенесете…

(Долгая пауза.)

Мэй Бет Фостер (по телефону).

Что я не перенесу смерть еще одной девочки.

Уэст Маккрей (по телефону). Значит, если у вас есть важная информация… Что вы выбираете: репутацию Сэди или ее жизнь? Даже если вы думаете, что у нее могут возникнуть неприятности… если она жива, она может все исправить. А мы ей в этом поможем.

Мэй Бет Фостер (по телефону). Знаю, но…

Уэст Маккрей (по телефону). Я не могу отыскать Сэди и тем более помочь ей, если не знаю всех подробностей. И мне нужно знать, что я могу на вас положиться. Если хотите, я могу выключить диктофон. Что скажете?

Мэй Бет Фостер (по телефону). Давайте. Если можно.

Уэст Маккрей (по телефону). Так мы и поступим.

Сэди

«Привет из солнечного Лос-Анджелеса! Жаль, что тебя тут нет!»

У самого выезда из Монтгомери я припарковываюсь на обочине.

Надо перевести дух.

Я достаю открытку, смотрю на ровный ряд пальм.

Медленно переворачиваю ее.

«Мэтс, будь послушной девочкой».

Ночью, перед тем как уехала мама, я спала на диване. Не помню, почему не в кровати. Явно не потому, что ждала маму: я так никогда не делала. В общем, я уснула на диване, скрючившись неведомо как: ноги свешивались с ручки дивана, голова лежала между подушками. Мать где-то шлялась с очередным «запасным» мужиком – таких можно развести на деньги или выпивку, но домой приводить необязательно. Я проснулась от того, что мама ласково поглаживала мои волосы, и почувствовала себя маленькой девочкой. Такого прежде не случалось. Наверное, так себя обычно чувствовала Мэтти, мамина любимица.

Мама потянулась за пультом, убавила звук у телевизора и начала переключать каналы, но вскоре сдалась. Она наклонилась ко мне, накрутила на палец прядь моих волос и заправила ее мне за ухо. Я помню, как вся напряглась от ее прикосновения и как потом испугалась, что она это заметит и отстранится. Но она не отстранилась, и мы продолжили эту странную игру. Я притворялась, будто сплю. Она гладила меня по щеке, по волосам. И мы провели так… около часа, может, чуть меньше.

Я думала: «Так вот каково это – быть чьей-то дочерью. Боже, неудивительно, что Мэтти так любит маму».

А потом она наклонилась к самому моему уху и прошептала: «Ты сидела у меня в животике».

И тогда я поняла, что она сегодня не пила. Она почти всегда возвращалась пьяной, поэтому у меня с непривычки даже дыхание перехватило. Мне хотелось, чтобы она никогда не пила, даже если бы я ей в таком состоянии меньше нравилась.

Мы пролежали так, пока я не уснула, а утром она уехала. И я поняла, что она больше не вернется и что я никогда не смогу объяснить это Мэтти. Она еле пережила эту новость.

А потом… Я провожу пальцем по краям открытки.

Она лишь отсрочила неизбежное.

Когда мне было шестнадцать, я бросила школу, причем это было куда легче, чем я думала. Помню, как стояла перед школой, ожидая, что кто-нибудь сейчас выбежит и попытается меня остановить. Скажет, чтобы я не ломала себе жизнь, не жертвовала своим будущим. Но ни у кого в школе Паркдейла не хватило бы на это фантазии. У одних людей впереди маячат новые возможности, у других – лишь годы бессмысленной жизни. И в нашем городе незачем думать о будущем. Там живут сегодняшним днем. Просто стараются выживать до тех пор, пока не придет время умереть.

Я откидываюсь в водительском кресле и медленно выдыхаю. Потом снимаю рубашку, и меня бросает в дрожь от холода. Спереди она выглядит так, будто в ней кого-то убили. Я вытаскиваю из рюкзака бутылку воды и смачиваю чистую спину рубашки. Вытираю ею лицо, грязные локти. Роюсь в вещах, нахожу более-менее чистую рубашку и надеваю ее. Испачканную комкаю и засовываю под заднее сиденье, лишь бы ее не видеть. После этого смотрю на себя в зеркало. На подбородке некрасивая ссадина. Нос опух и болит. Может, сломан. Даже если и так, я не знаю, что с ним делать.