Сестры-близнецы, или Суд чести

Арест Дмовски изменил отношение семейства Цедлитц к Алексе, они боялись, что Алекса каким-либо образом может предать огласке отношения Ганса Гюнтера с драгуном и еще больше навредить репутации их погибшего племянника. Поэтому они обращались с ней бережно, как с неразорвавшейся бомбой, которую нужно обезвредить. Генерал предупредил свою жену, что она не должна досаждать Алексе, а прислуге приказал выполнять все ее желания.

Всю первую неделю Алекса провела в постели, она вставала только к обеду. Очень много людей приходило выразить ей соболезнование. Их принимала тетка, которая не настаивала, чтобы племянница лично выслушивала эти слова сочувствия, как вообще-то подобало супруге офицера. Генерал с женой не жалели сил, чтобы все это трагическое происшествие не получило широкой огласки; создавалось впечатление, что они желали, чтобы и Ганс Гюнтер, и его насильственная смерть были по возможности скорее забыты.

Обед Алексе приносила обычно кухарка Кати. Она усаживалась на краешек кровати и сообщала ей все новости. Хотя тетка строго-настрого запретила ей упоминать о трагедии в Алленштайне, Кати много раз давала понять, что считает главными виновниками семейство Цедлитц. Они всячески подталкивали Ганса Гюнтера к браку с Алексой, хотя прекрасно знали, что он не в состоянии сделать ее счастливой. И они стремились осуществить этот брак еще и для того, чтобы замять тот скандал, в котором он оказался замешан еще раньше, в Мюнхене, и который мог стоить ему карьеры. С этой целью они цинично использовали наивную влюбленность Алексы, сознательно шли на то, что при этом она будет несчастна. Для генерала с теткой самым важным было представить их счастливой супружеской парой, что должно было защитить племянника от нежелательных подозрений.

От Кати Алекса также узнала, что, видимо, с ограблением как мотивом убийства Годенхаузена соглашались далеко не все, хотя военные власти всячески этому противились. Бульварные газетки снова подняли порочащие Годенхаузена показания из первого процесса Мольтке, а репортеры пытались разнюхать что-нибудь в Алленштайне. Каких-либо скандальных подробностей они не нашли, разве что известные чудачества из жизни провинциального гарнизона, которые они всячески смаковали, описывая жизнь прусской глубинки. Не проходило и дня, чтобы в дверь не звонил кто-нибудь, выдававший себя за журналиста, и многих из них денщику генерала приходилось выпроваживать силой.

Примерно неделю спустя Алекса получила письмо от фон Ранке, который выражал беспокойство насчет ее здоровья и слал бесконечные приветы. Письмо это пробудило всех демонов, которые, как Алекса надеялась, навсегда остались в Алленштайне. Больше всего она надеялась, что навсегда от него избавилась. Теперь же он снова был здесь.

Наступившую ночь Алекса провела без сна. Рано утром она встала и оделась, надеясь, что на ногах сможет как-то отвлечься от тягостных мыслей. Она ошибалась: бесцельные разговоры с дядей и теткой только еще больше усиливали ее тревогу. Оба заметили ее неспокойное состояние, но не подали и вида. Алекса слишком хорошо понимала: от них ждать защиты от Ранке не приходится. Безусловно, до них доходили сплетни, которые гуляли по Алленштайну, о ней и Ранке, и любое упоминание его имени привело бы к новым подозрениям дяди и тетки.

Единственным человеком, который мог бы ей помочь, был Николас, но даже ему она не смогла бы рассказать всю правду. Последний раз она видела его девять месяцев назад, и он за это время успел обручиться с этой венкой. Алекса подумала, что он должен быть или святым, или круглым дураком, если у него сохранились какие-то чувства к ней, Алексе.

Письмо Ранке она оставила без ответа в надежде, что ее молчание хотя бы на время охладит его пыл. Алекса была в полной растерянности, пыталась подолгу гулять, но по-прежнему проводила бессонные ночи, какой бы усталой она себя ни чувствовала. А если и засыпала, во сне ее мучили кошмары, от которых она просыпалась, вся дрожащая и в холодном поту. Даже эротические сонные видения сбивали ее с толку. Она тосковала по Николасу.

Ранке не обратил на ее молчание никакого внимания и написал снова. На этот раз его письмо, поняла Алекса, было вскрыто и снова запечатано. Из-за этого между Алексой и теткой произошла сцена. Ранке писал, что он хочет приехать в Берлин, как только получит отпуск. Тетка, естественно, отрицала, что вскрывала письмо, но упрекала Алексу в том, что спустя такое короткое время после смерти мужа она поощряет бывшего воздыхателя. Они ругались так же отчаянно, как и прежде, но на этот раз победу праздновала тетка. У нее был в руках главный козырь — от нее одной зависело, как долго Алекса сможет у них жить. Тетка Роза прекрасно знала, что Ганс Гюнтер не оставил Алексе ничего, кроме долгов. Он жил не по средствам и у самих Цедлитцев занял приличную сумму. Конечно, Алекса имела право на пенсию, но требовалось какое-то время, чтобы военное ведомство все это оформило. И что же ей в этом случае — абсолютно без средств — делать без нее, Розы?