Сестры-близнецы, или Суд чести

В ее голосе сквозила некоторая печаль, но в то же время и известная твердость. Ей было двадцать два года, женщине, которая еще не знала, чего требовать от жизни, но которой, тем не менее, было абсолютно ясно, что она может от нее ожидать.

— Вас не должно шокировать, что я буду так откровенна, — продолжала она, — но ведь ситуация абсолютно ясная. Вы хорошо знаете, что я имею в виду, — в наших кругах браки чаще всего устраиваются. Это относится к моей маме и, конечно, к вашей. И поэтому я не хочу, чтобы мы играли комедию друг с другом… — Франциска закрыла лицо руками. — Ах, все это так неприятно.

Скорее всего, она не так уж уверена в себе, подумал он и привлек ее из кресла к себе.

— Значит, вы откажете, если я вам сделаю предложение?

— Да… — Но, покачав головой, промолвила: — И нет. — Девушка нервно рассмеялась. — Но чего я уже точно не хочу, так это брака из тех, которые видишь повсюду, я не хочу, чтобы какая-то актрисочка посылала моему мужу со сцены воздушные поцелуи, когда я с ним сижу в театре.

Он понял намек.

— Мне это и самому не понравилось.

— Даже если так, мы же все равно не женаты.

— Поверьте мне, вы ошибаетесь. С этим давно покончено.

— Я вам верю, но ведь будут и другие Митци Хан. Мне сказали, что с этим я должна буду смириться, что вообще все мужчины такие и бесполезно плакать или пытаться их изменить.

— Эту мудрую мысль вы наверняка услышали от моей матери?

Франциска пропустила мимо ушей его вопрос.

— Так вот — поймите меня: если брак действительно таков, я не хочу выходить замуж. Во всяком случае, за человека, который так думает. — Внезапно она улыбнулась ему со всей искренностью. — Есть кто-то, кто будет мне всегда дорог, что бы ни случилось.

«Ах вот как», — подумал он. Есть кто-то, кто ее добивается.

— Кто-то, — продолжала она, — которого я не готова ни с кем делить, и это Иисус. — Она увидела его нахмурившееся лицо и рассмеялась. — Не делайте такое озадаченное лицо. Я не сумасшедшая и не фанатичка, но твердо убеждена, что жизнь в служении Христу гораздо лучше, чем супружество без любви или вообще без счастья.

Николас заметил, что она говорила совершенно серьезно, и почувствовал какое-то волнение.

— Вы хотели бы, значит, выйти замуж за человека, который был бы вам абсолютно верен, или вообще не выходить замуж?

— Не смейтесь надо мной, но примерно так я это себе и представляю. Я не стану упрекать его в прошлых грехах, но с той минуты, как мы вместе… — Ее голос дрогнул. Она быстро поцеловала его. Он прижал ее к себе, но она отстранилась. — Мне двадцать два года, — сказала Франциска, ласково проведя рукой по его щеке, и тем не менее вы единственный мужчина, которого я поцеловала.

Три недели спустя, перед возвращением в Берлин, он попросил у графини Винтерфельд руки ее дочери. Графиня в слезах дала свое согласие, не преминув указать Николасу на святость супружеских клятв и обещаний. Она распространялась довольно долго на эту тему и только после этого призвала Франциску, чтобы дать ей и ее будущему супругу материнское благословение. Самым забавным показалось Николасу то, что она не сочла нужным спросить свою дочь, готова ли та взять себе в мужья Николаса Себастьяна Каради.

Глава XI

Поездка в Алленштайн с пересадкой в Торне длилась вместе с ожиданием более десяти часов. Пейзаж за окном с голыми деревьями, раскисшими дорогами и замерзшими водоемами был уныл и безотраден.

Ганс Гюнтер, казалось, стремился всю поездку проспать. Уставший, но, очевидно, находившийся в согласии со всем миром и самим собой, он походил на человека, который после тяжелого потрясения рад, что еще раз удалось избежать опасности. Он вел себя с Алексой с необычной заботой и нежностью, как с ребенком, которого доверили ему на попечение.

Алексе хотелось поговорить с ним о будущем. Ее волновало, будут ли они снимать в Алленштайне квартиру или лучше поселиться в отдельном доме? Думает ли он продолжать служить в Алленштайне или пытаться снова добиться перевода назад, в маркграфство Бранденбург? Он постоянно давал уклончивые ответы.

Алленштайн оказался совсем не так плох, как опасалась Алекса. Расположенный на Алле, [22]со старинным замком — бывшей резиденцией епископа — и извилистыми проулками, словно сошедшими со страниц сказок, он обладал каким-то подкупающим очарованием. Домики вокруг замка, казалось, были сделаны из пряников, и такой на вид аппетитный городок не мог не понравиться.

Они остановились в райсхофе, постоялом дворе, претендовавшем на статус отеля, но первый же обед оказался просто ужасным: жесткое мясо, малоаппетитный суп, перетушенные овощи и похожий на клей пудинг. Номер, однако, обладал такой же тихой прелестью, как и весь городок. Натертый воском дубовый пол, портьеры из ткани ручной работы, шкафы, комоды и огромная кровать с альковом — все было основательно и прочно, как замок рыцарского ордена.