Сестры-близнецы, или Суд чести

— Разве вам врач не сказал, что я не транспортабелен?

— Да, но все это касалось лишь предварительного следствия. Сейчас же я не имею права из-за опасности навредить следствию оставить вас на свободе.

Суд первой инстанции Моабит в этот же день выдал ордер на арест Ойленбурга и отклонил просьбу оставить его на свободе под залог в сумме пятьсот тысяч марок. Поскольку консилиум врачей подтвердил нетранспортабельность князя, был достигнут компромисс: князь должен быть помещен в старую, пользующуюся авторитетом университетскую клинику Шаритэ, расположенную недалеко от здания суда.

Ойленбург был помещен там в небольшую отдельную палату. Правда, у дверей день и ночь стояла охрана, чтобы предотвратить контакты князя с внешним миром, но его незарешеченное окно выходило в парк клиники, а врачи и персонал, ухаживающие за ним, были на редкость предупредительны. Слуге князя Бартшу было разрешено ухаживать за ним, а супруга князя Августа имела право навешать его один раз в неделю.

В ходе предварительного следствия было допрошено более двухсот свидетелей. В замке князя в Либенберге и в его берлинской квартире проведены обыски, в ходе которых была изъята вся его корреспонденция, включая письма известных гомосексуалистов.

Процесс по поводу дачи ложных показаний под присягой начался двадцать девятого июня в суде присяжных Моабит и продолжался до шестнадцатого июля. Обвинительное заключение состояло из тысячи двухсот пятидесяти страниц и содержало сто сорок пять отдельных эпизодов. В Берлине даже ходили слухи, что прокуратора получила из императорского дворца указания подойти к делу со всей строгостью.

В те дни стояла на редкость жаркая погода, и духота в зале даже здоровыми людьми переносилась с трудом. Для Ойленбурга же эти заседания были сущим адом. За два месяца предварительного заключения в клинике Шаритэ его состояние заметно ухудшилось, он больше не мог передвигаться, и его доставляли в зал на носилках. Врачи хлопотали над ним, но он постоянно впадал в забытье. Единственной уступкой со стороны обвинения было согласие на то, чтобы общественность не допускалась в зал заседаний, когда дело доходило до обсуждения сексуальных извращений. Тем не менее многие подробности все равно просачивались в публику.

Николас внимательно следил за процессом и находил его просто зловещим. Могущественнейшие люди империи сплотились, чтобы уничтожить человека, который, хотя все еще дышал и испытывал страдания, практически уже был мертв. Профессор Штейрер из клиники Шаритэ неоднократно предупреждал, что ежедневная транспортировка обвиняемого может повлечь за собой смертельные последствия. Четырнадцатого июля председатель земельного суда Кантцов наконец объявил, что суд готов перенести свои заседания в конференц-зал Шаритэ.

Тот самый главный прокурор Исенбиль, который шесть месяцев назад обвинял Максимилиана Хардена в клевете на генерала Мольтке, в результате чего Мольтке был реабилитирован, поддерживал на этот раз обвинение против Ойленбурга. Но теперь, чтобы загладить свое тогдашнее неудачное выступление, он нападал на князя особенно рьяно, пылая возмущением и негодованием.

Вначале обвинение против князя состояло из ста сорока пяти пунктов, но уже через несколько дней из них осталось не более дюжины. Из показаний свидетелей, в число которых входили личности от бывших заключенных до высших вельмож двора, лишь отдельные представляли действительную опасность для князя. К их числу относились высказывания его верного слуги рыбака Якоба Эрнста.

Эрнст признал, что князь иногда в знак дружбы и доверительных отношений обнимал его или проявлял иные знаки внимания как выражение дружественных чувств, но, когда прокурор попытался всеми средствами вытянуть из него признание: имели ли место совместные противоестественные отношения, свидетель с возмущением это отверг.

— Сроду такого не было! Ничего такого мы с князем никогда не делали! Мне угрожали, что я, мол, должен сказать правду, я и поддался, хотя уж сто лет прошло с тех пор. Но надо же иметь совесть! Никогда я не скажу того, чего не было. Иногда приходит мне в голову, что и в Мюнхене и в Либенберге надо было бы мне лучше держать язык за зубами. Бог бы мне всяко простил.

Прокурор Исенбиль понял, что из этого свидетеля ничего больше не вытянуть, и отпустил его.

На следующее утро, на восемнадцатый день заседаний, князя доставили в зал заседаний почти без сознания. Лечащий врач после консультации с профессором Штайером объявил его неспособным участвовать в процессе. Прокурор вынужден был просить перенести заседание. Защита поддержала просьбу прокурора, и председатель объявил о перерыве. Присяжные уже получили было разрешение разойтись, как неожиданно Филипп Ойленбург поднялся и громким голосом заявил протест, что диагноз врачей вполне мог бы подлежать преследованию по суду как ложный: