Сестры Эдельвейс

– Лотта, ты должна сказать ему, – зашептала Биргит, наклонившись вперёд. Она до сих пор не знала, как зовут того охранника, и не хотела знать. – Вдруг он сможет помочь тебе, помочь ребёнку. Ты должна сказать ему, ради своей жизни, ради её…

– А если он не захочет знать? – перебила Лотта. – Если он не захочет помогать? Это его разозлит. – Она вновь прижала ладонь к животу, словно защищая его. – Я не буду рисковать жизнью моего ребёнка ради собственного блага, Биргит.

– Но как же она…

Лотта лишь покачала головой, и Биргит села на место, всё ещё не веря в происходящее. О господи, думала она, почему это? Почему сейчас?

– Скоро ты уже не сможешь от него скрывать, – предупредила она. – Я поражаюсь, как он ещё не заметил, при том что…

Лотта вновь покачала головой.

– Порой мне кажется, что он вообще меня не видит. Я для него просто… пустое место. Но если Бог даст, война скоро закончится и больше я его не увижу.

Да, подумала Биргит с нараставшим отчаянием, но что будет потом?

Глава тридцать первая

Лотта

Апрель 1945

Мир был охвачен огнём.

Лотте казалось, что это уже было – когда в её родном городе бушевала Хрустальная ночь, когда Гитлер объявил войну Польше, когда её затолкали в грузовик и повезли бог знает куда, но сейчас он был по-настоящему охвачен огнём, она видела и чувствовала искры.

Мир горел, и большая его часть уже стала пеплом. Ей казалось, она находится в горящем здании, всё вокруг трещит, обваливается и дымится, и нет выхода.

Охранники Равенсбрюка были в полнейшей панике. Когда Лотта перемещалась по лагерю, стараясь никому не попадаться на глаза, она видела, как они бегают туда-сюда, уничтожая какие-то улики, и их лица были перекошены от страха и ярости. Приближались советские войска, и эсэсовцы пытались скрыть доказательства своего зла, но их было слишком много и было слишком поздно.

Они начали куда-то перевозить заключённых; каждый день выкрикивали несколько номеров, и эти женщины забирались в грузовики. Никто не знал, куда их девали.

– Скорее всего, переводят в другие лагеря, – сказала Биргит. – Хотя кто знает? Может быть, просто вывозят в поле и расстреливают.

Мир был охвачен огнём, и никто не знал, что делать, кроме как позволить ему гореть.

– Что будешь делать, когда война закончится? – как-то вечером, в начале апреля, спросил Оскар. Всё ещё стояли холода, но в воздухе витал намёк на весну, на тепло грядущего мира, которому Лотта ещё не могла доверять.

Оскар стал относиться к ней лучше по сравнению с теми первыми ужасными встречами, когда после торопливого соития отпихивал её от себя, словно с отвращением. Лотта подозревала, что он в самом деле чувствует отвращение, но не к ней, а к самому себе. Ему было противно собственное поведение, а Лотта своим видом напоминала ему об этом. Думая так, она всё сильнее жалела Оскара, пусть даже всё её тело болело оттого, как грубо он с ней обращался.

Он сел на кровати, прижался спиной к стене и, казалось, больше интересовался сигаретой, зажатой в зубах, чем Лоттой. Она поправила платье, которое он больше не требовал снять, постаралась скрыть живот. Она была по меньшей мере на шестом месяце, хотя живот казался небольшим. Поразительно, как он ещё не заметил то, что заметила Биргит и все остальные. Несколько женщин в бараке ей сочувствовали, хотя большинство осуждали. Первое время её даже били, и безо всякой видимой причины. Она терпела – ей был понятен их гнев, их презрение и в какой-то мере зависть.

Когда она в третий раз вернулась от Оскара, чувствуя усталость и боль во всём теле, Марта, женщина из Дрездена, которую отправили в Равенсбрюк за то, что она украла продуктовые карточки, набросилась на неё с побоями.

– Грязная шлюха! Лживая тварь! – кричала она, молотя Лотту кулаками и впиваясь ногтями ей в лицо. Лотта даже не пыталась защищаться, так она была измучена, и к тому же она чувствовала, что обвинения Марты справедливы. Не каждая женщина в лагере соглашалась стать любовницей охранника, многие отказывались, когда им предлагали. Неужели она думала, что если она сделала это ради Биргит, её поступок будет считаться благородным?

Другие женщины с трудом оттащили Марту. Лотта лежала на полу, избитая, окровавленная, а надзирательница безразлично наблюдала за ними – казалось, драка её даже забавляет.

– Да наплюй, – шепнула другая женщина, Магда, помогая Лотте обработать раны. – Она просто завидует.

– Завидует! – изумлённо воскликнула Лотта и покачала головой.

– Думаешь, она бы отказала охраннику, если бы он её захотел? Кто же виноват, что у неё рожа как чернослив. – Магда улыбалась, но Лотта не нашла в себе сил улыбнуться в ответ. Ей было жаль Марту, как и всех несчастных, кто здесь оказался.

– Если мы будем ссориться, мы не сможем это пережить, – устало пробормотала она, и Магда понимающе кивнула.

– Осталось немного. Нужно оставаться сильными.

– Да. – Лотта слышала, что война закончится в считаные месяцы. Но сколько она протянется на самом деле?