Сестры Эдельвейс

Теперь, глядя на Оскара, она начинала чувствовать, что так и есть. Осталось совсем немного, несколько дней, может быть, недель. Она не представляла себе жизнь после Равенсбрюка, после войны.

– Не знаю, что я буду делать, – осторожно ответила она. – Я пока так далеко не заглядывала. Не могу себе представить.

– Она закончится совсем скоро, ты это знаешь.

Лотта молчала, понимая, что любое её слово может его разозлить. Его эмоции были подобны фейерверку – внезапный взрыв, и вот она уже ошарашена ужасом и болью.

– Меня, скорее всего, арестуют. Может, даже убьют. Если советские войска… – Он сдавленно выдохнул и покачал головой. – Когда всё это началось, мы были героями. Все были на нашей стороне.

– Вы никогда не были героями, – тихо ответила Лотта, не в силах сдержать этих слов. Он посмотрел на неё, и на одну жуткую секунду в его глазах вспыхнула ярость. Он поднял руку, и Лотта ожидала удара, но его рука тут же безвольно упала.

– Да, не были, – признал он, глубоко затянулся сигаретой. Лотта выдохнула. – Я тебе говорил, что был бухгалтером, да?

– Да.

– В СС я вступил, чтобы обрабатывать их чёртовы документы. Сюда я попал только в сорок третьем.

Примерно в то же время, что и я, подумала Лотта, но ничего не сказала.

– Я ведь таким не был, – сказал он почти умоляюще, глядя на Лотту так, будто просил прощения, и хотя Лотта готова была его простить, она знала, что это должна сделать не она. – Когда я впервые увидел газовую камеру, я сказал начальнику, что это неправильно. – Его тон вновь сменился, стал резким, почти раздражённым. – Я сказал – раз уж вы собрались такое творить, можно же как-то гуманно. – У него вырвался то ли вздох, то ли стон. – Я пытался.

Лотта по-прежнему молчала. Она не могла сказать ничего, что оправдывало бы его действия. Если он хотел отпущения грехов, оно должно было прийти с истинным покаянием.

– А что я должен был делать? – Он бросил на пол сигарету, теперь по-настоящему разозлившись; перепады его настроения были как вспышки молнии. – Когда ты уже в это ввязался, что ты тут можешь сделать? Ты в ловушке. Я понятия не имел, что они на такое способны, прежде чем сюда притащился! Я не знал! И никто не знал! Кто мог представить… – Он покачал головой. – Я был просто винтиком, бесполезным винтиком, мне никто ничего не говорил. А когда узнал – скажи, что я должен был делать. – Он посмотрел на неё с вызовом, и Лотта спокойно выдержала его взгляд.

– Вам виднее, – сказала она наконец, и Оскар снова застонал, уронив голову на руки.

– Не знаю я, не знаю, – мычал он. – Да, конечно, никогда я не любил евреев, этих жадных ублюдков, развелось их до чёрта, – но я же не ожидал такого. – Он смотрел на неё сквозь пальцы, его лицо было перекошено отчаянием. – Они будут считать меня злодеем. Садистом, извращенцем, тем, кому всё это нравится, кто всё это продумал, но не тем, кем я был.

Лотта молчала. Да, из всех охранников он определённо был не самым худшим. Оправдало ли это его? Прощение всегда приходило вслед за покаянием, но в земной жизни приходилось сталкиваться и с другими последствиями зла. Она не знала, с чем столкнётся Оскар.

Он потянулся за очередной сигаретой, зажёг её, его пальцы дрожали.

– Неважно, – сказал он, глубоко затягиваясь. – Наверное, я заслужил всё, что получу. – Он взглянул на Лотту теперь почти безразлично, отчаянная боль уже сменилась усталым смирением. – Лагерь скоро эвакуируют, через неделю или две. Останутся только больные. Остальных отправят в Мекленбург.

Лотта молчала, обдумывала его слова. Значит, война в самом деле почти закончилась.

– Мекленбург. – Она не знала, где это.

– Подальше от Берлина. Около ста километров отсюда на северо-восток.

– Но никто из нас не сможет пройти пешком такой путь. Мы слишком слабые.

Он пожал плечами.

– Либо это, либо узнаете, что могут вытворять некоторые из солдат. Слышала, что творилось в Восточной Пруссии? Этим женщинам никогда не прийти в себя. – Он встряхнул головой, его губы скривились. От Лотты не укрылась мрачная ирония того, что этот человек говорил с ней о солдатах, насилующих женщин, но сейчас ей было не до иронии. Она колебалась, зная, что стоит на краю пропасти и внизу зияет бездна. Она не могла предугадать, как Оскар отреагирует на самые безобидные слова, не говоря уже о чём-то по-настоящему важном. Но всё же Биргит была права. Лотта должна была рискнуть ради спасения её ребёнка.

– И что вы будете делать? – спросила она. Оскар вновь пожал плечами.

– Уходить. Уходить на восток. Лучше сдаться американцам, чем советским войскам, это уж я точно знаю.

Значит, он будет спасать себя. Лотту это, конечно, не удивило, но всё же она ощутила странное разочарование, обиду, которая казалась до нелепого личной.

– Я беременна, – сказала она, и от осознания степени риска у неё закружилась голова. Оскар сузил глаза, зажал сигарету в пальцах.

– Врёшь.