Сестры Эдельвейс

Боль снова пронзила всё тело Лотты, и у неё вырвался крик. Её малыш в самом деле собирался родиться – здесь, в этом затхлом сарае, в деревне, к которой подходят советские войска! Как она справится без еды, воды, одежды? Всё это было совершенно немыслимо. Она вцепилась в рукав платья Марты.

– Спасибо, – выдавила она между приступами боли, – что осталась…

– Я не могла бросить тебя одну. – Марта отвела взгляд. – И вообще, не надо было над тобой издеваться. Ты сделала что могла ради сестры. Видит Бог, я это понимаю. – Она повернулась к Лотте, выражение её лица было мрачным и вместе с тем решительным. – Я украла карточки, чтобы накормить детей. Но самый младший всё равно умер от рахита. Ему нужно было лишь хорошее свежее молоко.

– Ох, Марта…

– Ну ладно, хватит обо мне. – Она встряхнула головой, её взгляд прояснился, стал уверенным, почти жизнерадостным. – Твой малыш будет жить. Раз уж он так долго прожил в тебе, от которой остались кожа да кости! – Марта улыбалась, и Лотта, несмотря на боль, попыталась улыбнуться в ответ.

– Это девочка, – выдохнула она, пытаясь отдышаться между схватками. Марта рассмеялась.

– Вот как? Ну, девчонки сильнее, особенно поначалу. Раз уж решил родиться раньше срока, лучше ему быть девчонкой.

Следующие несколько часов прошли в красноватом мареве боли. В какой-то момент они услышали гул машин, хлопанье дверей, крик. Марта забросала Лотту соломой, зажала ей рот рукой.

– Ради всего святого, молчи, – прошипела она. Лотта не смогла бы крикнуть, даже если бы она захотела; как будто её тело вновь отделилось от разума, как будто её душа вновь воспарила над ним. Какое блаженство быть вдали от всех этих страданий и стремлений. Отпустить всё это, наконец-то сдаться, не чувствовать ничего, кроме счастья и покоя…

Должно быть, она потеряла сознание, потому что когда очнулась, обнаружила себя в глубине сарая, за копной сена и грудой старых инструментов. Лицо Марты, склонившейся над ней, было хмурым.

– Пришли солдаты. По очереди надругались над фермершей. Слава Богу, уже ушли. – Она перекрестилась. – Бедная женщина. Но, наверное, могло быть и хуже.

Лотта ничего не ответила; когда она попыталась перекреститься ради фермера и его жены, её рука безвольно повисла. Марта положила руку ей на живот, принялась ощупывать напряжённую плоть.

– Ребёнок, похоже, застрял, – тихо сказала она, – такое иногда бывает. – Она смотрела в остекленевшие глаза Лотты, и её взгляд всё больше мрачнел. – Я попробую его протолкнуть, но… – Марта не договорила, но Лотта всё поняла. Она не переживёт роды. Эта мысль её нисколько не удивила. Рожать в таком истощённом состоянии, в сарае, где нет ни медикаментов, ни воды, ни даже одеяла… Это было не просто трудно. Это было невозможно.

Всё возможно с Божьей помощью…

Её внезапно охватил блаженный, сладостный покой. Она наконец-то возвращалась домой.

– Сделай, что можешь сделать… – прошептала она, сжимая руку Марты, – ради моего ребёнка…

А потом не было ничего, кроме боли, ослепительной и острой, пронзающей, как нож, стирающей страх, стирающей все мысли. Время от времени она теряла сознание, а когда открывала глаза, видела лицо Марты, надавливавшей ей на живот, и чувствовала такую боль, будто её разрывало на части.

Она ощущала влагу между бёдрами и понимала, что это кровь. Слишком много крови.

– Лотта, тужься…

Она не столько тужилась, сколько подчинялась настойчивой воле своего тела, обладавшего силой, которая исходила не от её разума или решимости, а от чего-то более сильного – словно гигантская рука выворачивала её наизнанку. Мир расплывался, и её тело содрогалось в спазмах, рождая новую жизнь, пока её жизнь утекала капля за каплей.

Лотта вновь схватила Марту за рукав и, понимая, как мало времени у нее осталось, из последних сил зашептала:

– В Зальцбурге, на Гетрайдегассе, есть магазин часов…

– Что ты… – перебила Марта, но Лотта не дала ей договорить.

– Над ним вывеска с веточкой эдельвейса… отнеси ребёнка туда… а если магазина там нет, то в аббатство. Монахини там добрые. Они знают, что делать…

– Лотта…

– Пожалуйста. Обещай мне. – Она посмотрела Марте в глаза и внезапно с удивительной силой сжала её плечи. – Пожалуйста, ради моего ребёнка.

– Да. – Марта была ошарашена, но, казалось, полна решимости. – Да, хорошо.

Лотта откинулась на спину. Солома впитала кровь, мир услышал крик. Марта сдавленно всхлипнула.

– Да, это девочка!

Глаза Лотты закрывались, губы расплывались в улыбке. Она видела мерцающий свет, маяк вдалеке, и безмятежный золотой поток ласково, нежно уносил её вдаль. Она почувствовала, как Марта положила ей на грудь тёплое тяжёлое тельце, и из последних сил обхватила руками ребёнка, которого у неё не было времени узнать. Великий покой манил её, Небесный отец раскрывал ей объятия, призывал в мир, где не было боли и слёз. Наконец… наконец…

Воздух прорезал новый крик, тонкий, мяукающий, правильный. Лотта улыбнулась, и её глаза закрылись в последний раз.

Глава тридцать вторая

Зальцбург, май 1945