Сестры из Сен-Круа

Том рухнул на землю рядом с Сидом и заплакал. Он оплакивал себя, Сида и тысячи других, кого он знал и кто, должно быть, тоже погиб в этот день. Он думал о тысячах людей дома, ждущих тех, кто никогда не вернется, и о Молли, о своей Молли — такой красивой, светлой и чистой. Он вспоминал, как сияли ее смеющиеся глаза, когда она смотрела на него, как застенчиво она его целовала, и какой страстью сменилась потом эта застенчивость. Он думал о ребенке, о своем ребенке, которого она вынашивала, и о своем обещании жениться на ней. Они будут семьей — он, Молли и ребенок, настоящей семьей, и это будет его первая семья в жизни. Ради Молли и ребенка он должен напрячь все силы и выбраться отсюда. В кармане гимнастерки лежало разрешение на поездку в Альбер, в монастырь — его драгоценные сорок восемь часов отпуска. Сорок восемь часов, за которые они успеют пожениться, и Молли вернется в Англию, чтобы родить ребенка в безопасности, в доме своих родителей. Том знал, что он должен вернуться — в тыл, в монастырь, к Молли. Но едва эта мысль заставила его поднять голову, как он в приступе паники и отчаяния осознал, что его пропуск остался вместе с Сэмом Гордоном в воронке от снаряда. Чтобы согреть раненого, он накинул свою гимнастерку Сэму на плечи, а когда того стер с лица земли немецкий снаряд, то и гимнастерка, и разрешение на отпуск пропали вместе с ним. Драгоценное разрешение на отпуск, последнее письмо Молли, ее фотография — все это он носил в кармане, у сердца, а теперь ничего этого нет. Он испустил вопль ярости и отчаяния. Не будет никакого отпуска.

Молли! Теперь она была его целью и талисманом. Он не представлял, где находится его батальон и осталось ли от него еще что-нибудь. Единственным намерением Тома теперь было вернуться в безопасное место, в тыл. Он нужен Молли.

Вновь он заставил себя ползти назад по полю боя и, пока серые предвечерние сумерки сгущались в ночную темноту, понемногу отползал прочь от опасного места. Обстрел, кажется, стал стихать, хотя еще слышались отдельные выстрелы, а иногда — свист и грохот снаряда.

Наконец он подполз к краю траншеи — не стрелкового окопа, не жилого, а, скорее всего, хода сообщения или подкопа для поста подслушивания на ничейной земле, или какого-то временного укрытия для саперов. Это была всего-навсего узкая щель в земле, но Том с облегчением скользнул туда — теперь, пригнувшись, можно было двигаться дальше под ее прикрытием. Никого не было видно — никаких признаков жизни, никаких признаков смерти, вообще никаких признаков того, что здесь когда-то была хоть одна душа, только засохшая истоптанная грязь на дне. Пробираться по траншее было нелегко, однако Том теперь все же двигался быстрее, чем поверху. Он не имел представления, куда ведет этот путь, но ясно было, что куда-то ведет, и он шел, надеясь добраться до безопасного места. Но вскоре траншея кончилась — стала делаться все мельче и мельче, и под конец ему уже снова пришлось ползти по земле. Вокруг была темная летняя ночь, но в слабом свете звезд видна была безжизненность этого лунного ландшафта. Перед глазами была лишь плоская изуродованная земля, изрытая воронками и бороздами. Вокруг слышались звуки войны. Хотя грохот артиллерийских орудий стал прерывистым, темноту все еще время от времени прорезывал стрекот пулеметов с обеих сторон и одиночные грозные выстрелы снайперов; и сквозь все это доносились голоса людей, стоны и крики, а еще какая-то возня и шорох — словно крысы бегали по окопам.

«Я должен вернуться к своим», — в отчаянии подумал Том. Но куда идти? Он осторожно пробирался сквозь темноту, очень медленно, огибая воронки от снарядов, переползая через какие-то искореженные обломки, — туда, где, по его догадкам, должны были находиться британские позиции. Время от времени небо озарялось вспышкой, и она долго не гасла, освещая землю во всех ужасающих подробностях. Всякий раз Том замирал неподвижно, лицом вниз, так же, как многие другие вокруг — те, кому уже не суждено было подняться, — пока милосердная тьма вновь не опускалась над ним, и тогда он опять начал ползти вперед.

Внезапно он услышал тихие голоса поблизости, в каких-нибудь нескольких ярдах. Он снова замер, пытаясь расслышать, на каком языке говорят. Очевидно, это были санитары с носилками, вышедшие в нейтральную зону искать раненых, но с чьей стороны? Резкий, тут же захлебнувшийся вскрик: «О, господи!» не оставил сомнений, что это англичане, и Том пополз к ним по изрытой оспинами земле.

— Кто тут? — прозвучал сквозь тьму резкий окрик. — Кто идет? Я тебя слышу. Покажись.

Том именно это и намеревался сделать, когда раздался свист и грохот: снаряд упал на землю и разорвался совсем рядом, оглушив их, и в ушах снова зазвенело. Том потряс головой, пытаясь вытряхнуть этот звон, и услышал все тот же хриплый голос:

— Ну-ка, приятель, давай-ка вытащим тебя отсюда.