Сестры из Версаля. Любовницы короля

Дорогая Луиза!

Благодарю тебя за известия. Рада, что вы с мужем в добром здравии.

Буду совершенно правдива: твое последнее письмо повергло меня в недоумение и ужас. Неловко об этом говорить, но я огорчена и растеряна. Ты мне старшая сестра, но, как дама замужняя, я чувствую себя вправе говорить с тобою на равных и даже порицать тебя. Марианна время от времени развлекает герцога д’Аженуа и переписывается с ним, но лишь в память о своем покойном супруге (они с герцогом были очень дружны и служили вместе).

Если Фелисите тревожится из-за неверности мужа, она не должна приплетать сюда имя нашей сестры. Пусть лучше посмотрит на себя – что она делает и как выглядит. Мне рассказывали, что она довольно красива, хотя несколько зубов у нее почти почернели. Быть может, ее супруг был бы к ней более внимателен, если бы она озаботилась их удалить?

Не распространяй, пожалуйста, злобных сплетен о Марианне, тебе нет нужды марать наше имя еще сильнее. Тетушка говорит, что ты для этого потрудилась изрядно. Разумеется, я лишь передаю ее слова, сама я ничего подобного не утверждаю. Ради твоего блага я надеюсь, что дела обстоят так, как утверждает очень старый и очень добродетельный маркиз де Мениль: король снова вместе со своей королевой и в моду теперь вошла супружеская верность.

Прилагаю к письму маленькую Библию тебе в подарок, я специально заказала сделать для нее кожаный переплет. Тетушка согласилась взять ее с собой, когда в среду поедет в Версаль. Как правило, она за такие поручения не берется, но коль скоро в подарок я посылаю Библию, она согласна поступиться своими принципами и суждениями. Наши пословицы и изречения римлян очень ярко указывают на мерзость сплетен. Советую тебе почитать их.

Молюсь за тебя,

Гортензия

Марианна

Париж и Версаль

Сентябрь 1742 года

Тетушка умерла! Бедная тетушка – такая строгая, основательная, набожная дама – теперь мертва. Все началось с небольшой боли в горле, а потом наступило ухудшение, которое привело к слишком быстрой развязке. Как ужасно! Только что она, высунувшись из окна кареты, желала нам благополучно провести неделю и велела не забыть принести с чердака зимние коврики, а уже несколько дней спустя из Версаля пришли вести о ее кончине.

Мы с Гортензией как призраки ходим по дому, словно не наяву, а во сне. Я проверяю, занавешены ли окна черным, а сама надеваю свое самое тяжелое траурное платье – то самое, что совсем недавно сняла, скорбя по Полине, а прежде – по ЖБ. И вот снова я облачаюсь в тяжелый черный наряд и отряхиваю пыль с кружевных черных шляпок. Еще одна потеря. Что же происходит в мире? Что стало с моим собственным миром?

Тетушку привезли из Версаля, и теперь ее тело покоится в часовне; мраморные стены позволяют достаточно сохранить его. Я сижу там ночью одна. Гортензия и все слуги уже легли спать, а я осталась наедине с тетушкой и своими воспоминаниями. Тетушку я любила меньше, чем других. Старалась, конечно, этого не показывать – она была далеко не глупа и, должно быть, видела меня насквозь, замечая и то, чего замечать ей не хотелось. Они с Гортензией всегда были более близки – ей она заменила мать, мне же – нет.