Сестры озерных вод

Но девчонка отставала, медлила, задерживала его. Как и братец, вышедший навстречу. Глупые дети, не разумеющие, что встают на пути зверя, готовящего мстить. За все. За детство, проведенное в сыром лесу. За вечное недовольство, за постоянные тычки, розги и страх. Страх, которым Дема вонял, сколько ни смывай с неуклюжего тела пот. А главное, за Поляшу. Не ту что скалилась в чаще. А живую, веселую, сладкую. Ту, что он потерял.

— Признаешь ее виновной, — повторял Дема, словно пришлая девка могла его слышать. — Признаешь. Признаешь. И убью. Убью суку.

О, как давно он мечтал это сделать. Чтобы не от старости, не от болезни какой, нет. Чтобы захлебывалась кровью, как Полечка, чтобы дышать не могла от страха, как он.

Демьян шагал к поляне, мысленно занося руку над старой ведьмой. Руку, что сжимала старый батюшкин кинжал. Как там повторяла и повторяла Аксинья?

— Только родовым клинком вершится суд. Только родовым серпом творится ворожба. Понял? Придет время, и будет твоим твое. Ты уж сбереги их, как сердце грудь бережет.

Тогда Матушка верила, что он — тот самый сын. А как разуверилась — прогнала к волкам. Но теперь кинжал плотно сидел в ножнах. Демьян был уверен: рука не дрогнет, когда наступит время вершить суд.

Ветер принес ему запахи и звуки раньше, чем он сам подошел к лобному месту. Дема замер, повел носом. Тетки были там. Он чуял их силу, чуял их слабость. Он точно знал. Обернулся, не глядя схватил девку за руку — та ойкнула — и потащил к себе.

— Признаешь ее виновной, — прорычал он, наклоняясь, чтобы лица их оказались близко-близко, чтобы беглянка почуяла его запах так же, как он чуял ее. — Поняла?

— Да, — еле слышно прошептала она, но глаз не отвела.

Верхняя губа сама собой приподнялась, оголяя зубы. Было в пришлой девке что-то еще, помимо страха. Что-то враждебное, что-то знакомое. И это злило.

— Сегодня обязательно прольется кровь, — процедил он. — Может, ее. Может, твоя.

И сам испугался своего голоса. Девица была младше его, куда ниже, куда слабее. В городе таких Дема обходил стороной — слабость никогда его не прельщала. Тело должно быть сильным, мясным, костным. Человек должен быть жарким, вещным. Испуганные глаза и хилые плечики не способны выжить холодной зимой. А зима эта может прийти в любой момент, даже в самое пекло середины лета. Разве стоит никчемная беглянка ярости, что вспыхнула в нем? Нет. Так чего скалишься? Иди вперед, тащи за собой, но постарайся не сломать ей шею до того, как она признает мать твою повинной и приговоренной. Иди, волк, не срами стаю.

Они вышли к поляне, когда холодный свет луны пробился сквозь листву, крася в серебро тяжелую еловую лапу, низко опустившуюся к земле. Опираясь на нее, Аксинья осторожно ступала на землю за границей поляны, а Глаша неразборчиво шептала ей в спину, складывая пальцы в защитный знак.

Это выглядело до того нелепо, что Демьян растерял всю ярость, которую так жадно копил по пути. Растерянные и всклокоченные тетки были словно большие птицы, попавшие под дождь. Перемазанная в жирной грязи Глаша начала грызть ногти, стоило ей закончить часть наговора и замолчать. Аксинья так и вовсе скакала на одной ноге — опускала вторую в траву и тут же бросалась в сторону. Это скорее походило на сумасшедший танец, а не на темную ворожбу, достойную жен Хозяина.

Дема фыркнул, повернулся к подоспевшему Олегу и хотел бросить ему что-нибудь насмешливое, но мальчик так побледнел, так заострились черты его лица, что по спине Демы побежал озноб.

— Что? — тихо спросил он, сам не зная, о чем спрашивает.

То ли что происходит тут, то ли почему брат так испуган. То ли что за бес привел их сюда, таких молодых, таких новых, к этим безумным старухам, прыгающим по границе поляны в дремучем лесу.

— Болото, — еле шевеля губами, проговорил Олег и кивнул в сторону теток. — Там.

Этого не могло быть. Болото пробиралось в лес со стороны спящего озера. Медленно подтапливало низины, хлюпало под лапами зверья, меняло извечные тропы. Неспешное, неотвратимое, оно обязательно добралось бы и сюда, но не так быстро. Годы понадобились бы ему для победного пути через чащу. Годы, не часы, пока Демьян валялся без памяти на столе. Но Аксинья продолжала пробовать на твердость землю под собой. А рука ее цепко держала крепкую лапу ели.

Демьян сделал шаг, сделал другой. Тетки, занятые делом, его не заметили. Он и сам не видел больше ни застывшего брата, ни растерянную девку — только жижу из земли, воды и мха, которая расползалась за вытоптанным кругом лобной поляны. Дема втянул носом лесной дух и тут же закашлялся: острый запах сырости, гнилой запах стоячей воды и грязи. Болото пришло к ним на порог.

Дема глотнул воздух, закашлялся, а когда сумел разлепить мокрые ресницы, увидел перед собой Матушку. Та подошла совсем близко, мигом бросив бесполезную ворожбу.

— Пришел… — выдохнула она, потянулась рукой, но не решилась. — Живой.