Сестры озерных вод

Они говорили о Лесе так, словно ее здесь не было. Словно бы она — еще одна курица, бродящая по двору, квохча и кудахтая. Неразумная птица, которой, если будет на то желание, легко отрубить голову. Олеся попыталась было встрять в разговор, но руки Глаши уже опустились на ее бедра, прижали к лавке.

— Это что ж такое-то? — плаксивым голосом запричитала старуха, склонившись над раной. — Это откуда тут? Это как?

Аксинья оттолкнула сестру в сторону, ее холодные пальцы сжали края раны. Леся мысленно охнула от боли, закусила губу, но не произнесла ни звука. Злить и без того взбешенную Матушку было определенно плохой затеей.

— Нету… — Глаша шумно выдохнула и утерла лоб рукой, чуть заметный красный развод куриной крови потянулся по сморщенной коже. — Гнили-то нету, может, обойдется?

— Обойдется? — Аксинья дернула плечом. — Вон, целый таз натекло. Это болотник нам приветы шлет, а девка неразумная их притащила… в дом притащила!

Глаша зыркнула на Лесю, словно бы та и правда была виновна в чем-то большом и гадком.

— И что теперь?

— В лес бы ее, поганку, свести… — начала Аксинья. — Она и сама туда просится, так?

Леся кивнула, в голове разливалась кисельная муть, этот разговор, эти сумасшедшие старухи… Все кругом сводило с ума. Одна только мысль, что не она теряет рассудок, а отшельницы эти свихнулись окончательно и бесповоротно, еще удерживала Лесю на грани сознания.

Просто соглашаться с ними, вот к чему вели все дорожки Лесиных суматошных метаний в поисках выхода. Кивай, делай вид, что веришь странным их словам. Повторяй за ними весь этот бред. Поступай так, как они говорят. А потом беги. По первой же тропинке. Как бы ни пугала тебя сумасшедшая Аксинья, нет в мире леса, который бы не закончился городом. А если Лесю, пусть измученную, но живую, нашел кто-то в чаще, значит, она добралась туда сама, на своих ногах. И выбраться тоже сумеет.

А память, разбитая на осколки воспоминаний, восстановится. Это временная амнезия, так бывает, если сильно удариться. И все происходящее тут — странное, необъяснимое, лесное — тоже последствия раны. Правда, теперь у Леси их было две: одна — поджившая, почти не беспокоящая, и вторая — воспаленная, гнилая. Но и от этого ее спасут, стоит только выбраться к людям. К нормальным людям.

Потому вопрос, заданный Аксиньей, показался Лесе лазейкой.

— Я унесу гниль от вас, вам же этого хочется? Я пойду… Пожалуйста, только отпустите.

Глаша топталась перед ними, смахивая со стола тряпкой пыль, по напряженной спине читалось, что старуха обдумывает что-то, пока руки заняты привычной работой.

— Да, надо бы лесу ее отдать. — Она словно и не слышала Лесиных слов. — Но ведь туда хворых Батюшка водит… Как теперь-то? Нету у нас…

— Есть! — Аксинья поднялась, грозно свела брови. — Все у нас есть. Это ума у тебя нету.

— Это что ж, Демьян ее поведет? — не оборачиваясь, спросила Глаша. — Не осилит…

— Молчи! — В одно движение Аксинья оказалась рядом с сестрой, схватила ее за плечо и с силой оттолкнула к окну. — Лучше вон, погляди, курица старая, непогода идет. Пока ты тут квохчешь!

— Да и что? — кажется, совсем не обидевшись на такое обращение, протянула Глаша и сама себя оборвала: — Демочка же там…

Аксинья молчала, напряженная, грозная, будто это она — буря. По лицу, обтянутому сухой кожей, невозможно было прочесть, какие тревоги бушуют внутри, но Леся своим новым чутьем ощущала ее страх, медленно, но верно переходящий в ужас.

— А успеет воротиться-то? — спросила Глаша, пожевала губами и ответила за сестру: — Не успеет.

— Надо тучи гнать, прочь, прочь, пусть озеро питают, а под Демьяновыми ногами не след болоту хлюпать. — Аксинья повернулась к полкам, заставленным пузырьками и баночками, и принялась открывать то одну, то другую. — Отгоним хмарь, мавок, болотниц от дороги его… Будет тепло да сухо. Будет.

— Зверобоя возьми! — подсказала ей сестра, но Аксинья только плечом дернула, не отвлекай, мол, не до тебя.

Леся вжалась в лавку, наблюдая за их суетой. Из окна и правда начал тянуть прохладный ветерок. В разгаре душного полдня он был скорее наслаждением, чем угрозой. Но в комнате витал страх, который быстро перекинулся от сестер к Лесе. Что-то надвигалось на поляну, спрятанную в лесу. Что-то шло от горизонта, чтобы обрушить свою мощь на крышу дома. Что-то гневалось там, за деревьями, что-то готовилось пронестись по чаще разрушительным ветром, иссечь ливнем, искромсать ее молниями, затопить так, чтобы и без того измученная лишней водой земля захлебнулась, обращаясь в топь.

Эта уверенность, появившаяся в Лесе, разрезала толщу киселя, в котором жалко бултыхалось ее сознание, и она вспомнила узкую тропинку между асфальтовой дорогой и склоном, поросшим жухлой травой. Ее ножки — маленькие, обутые в синенькие ботиночки, — с трудом поспевали за широкими шагами мужчины, идущего впереди. Он вез за собой два велосипеда. Один — большой и ржавый, другой — маленький, блестящий, с розовой пуховкой на месте звонка.

— Пойдем, пойдем! — подгонял ее мужчина, оглядываясь через плечо.