Сестры Рондоли

— О, сейчас она счастлива, очень счастлива! Когда вы встретились с нею на железной дороге, у нее было большое горе. Ее бросил в Марселе друг, и бедняжка возвращалась домой. Вы ей сразу пришлись по душе, но тогда она еще немножко грустила — вы понимаете! Теперь у нее все есть, она исправно пишет мне о своих делах. Зовут его господин Бельмен. Он, говорят, известный у вас художник. Он встретил Франческу случайно, прямо на улице, да, да, сударь, прямо на улице, и сразу влюбился. Но выпейте же стаканчик сиропу. Очень вкусный. Выходит, вы совсем одни в этом году?

Я подтвердил:

— Да, совсем один.

Теперь, когда откровения синьоры Рондоли-старшей развеяли мое первое разочарование, меня все неудержимее подмывало расхохотаться. Сиропу пришлось выпить.

Старуха не умолкала:

— Вы так-таки совсем одни? Какая жалость, что Франчески нет в городе! Она составила бы вам компанию, пока вы здесь. Гулять одному не очень-то весело. Она тоже будет страшно огорчена.

Я встал из-за стола, и тут итальянка воскликнула:

— Хотите, с вами пойдет Карлотта? Она у нас все места для прогулок знает. Это моя вторая дочь, сударь, вторая.

Мое остолбенение она, несомненно, приняла за согласие, потому что ринулась к двери, выходившей, видимо, на лестницу, распахнула ее и крикнула в темноту:

— Карлотта! Карлотта, доченька! Спустись-ка сюда и поживей, поживее!

Я хотел было возразить, но она не дала мне раскрыть рот.

— Нет, нет, Карлотта составит вам компанию. Она очень ласковая и гораздо веселей, чем старшая. Это хорошая девушка, просто замечательная, и я ее очень люблю.

По ступенькам зашаркали шлепанцы, и появилась высокая тонкая брюнетка, хорошенькая, но тоже растрепанная; на девушке было старое материно платье, под которым угадывалось юное, стройное тело.

Синьора Рондоли незамедлительно ввела ее в курс моих дел:

— Это француз Франчески. Да ты же знаешь — тот, прошлогодний. Он разыскивал ее — он, бедный, остался совсем один. А я ему сказала, что ты пойдешь с ним и составишь ему компанию.

Карлотта посмотрела на меня красивыми карими глазами, улыбнулась и промолвила:

— Если он не против, я с удовольствием.

— Разумеется, я не против.

Синьора Рондоли подтолкнула дочь к двери.

— Иди, собирайся, только побыстрей, побыстрей. Надень голубое платье, шляпу с цветами да поторапливайся.

Когда Карлотта вышла, она пояснила:

— У меня еще две, только те помоложе. Поднять четырех девочек — это денег стоит, и каких! Слава богу, хоть старшая теперь пристроена!

Тут она рассказала мне о своей жизни, о покойном муже, служившем на железной дороге, и о достоинствах Карлотты, ее второй дочери.

Вернулась девушка, одетая во вкусе старшей сестры: платье на ней было кричаще-яркое.

Мать оглядела ее с ног до головы, осталась довольна и разрешила:

— Ступайте, дети мои.

Потом напомнила дочери:

— Только не задерживайся позже десяти вечера. Ты знаешь: дверь запирается.

Карлотта ответила:

— Не беспокойся, мама.

Она взяла меня под руку, и мы пошли бродить с нею по улицам, как годом раньше с ее сестрою.

Завтракать я повел новую свою подругу к себе в гостиницу, а потом повез ее в Санта-Маргериту, повторив последнюю нашу прогулку с Франческой.

Вечером Карлотта не вернулась домой, хотя дверь там и запиралась ровно в десять.

Все две недели, бывшие в моем распоряжении, я катал Карлотту по окрестностям Генуи. Она не заставила меня скучать по ее сестре.

Утром, в день отъезда, я оставил ее в слезах, сделав ей подарок на память и вручив четыре браслета для ее матушки.

На днях я опять собираюсь в Италию и не без тревоги, умеряемой приятными надеждами, думаю, что у синьоры Рондоли еще две дочери.