Сестры Шанель

– Врачи сами не до конца понимают. У Лучо и раньше случались сотрясения мозга, когда он падал с лошади, играя в поло. Но сейчас совсем другое.

– Ты хочешь сказать, что он жив, но… умирает?

– Поедем со мной в Буэнос-Айрес, Антониета. Поедем, я отвезу тебя к нему.

Я смотрела на воду, во мне бурлили эмоции. Джазовая музыка просачивалась из окон придорожной закусочной – хаотичный шквал звуков, нагромождение пяти мелодий сразу, запутанных, как мои мысли.

Лучо был жив.

Но я была замужем.

Артуро взял меня под руку.

– Я знаю, тут есть о чем подумать. Но сейчас у меня более важный вопрос. Выпить ноль два или ноль пять? А после этого, если у нас хватит сил, мы покажем этим янки, как надо танцевать.

Он остался еще на несколько дней. Для приличия расспрашивал Флемингов о Канаде, обществе в Онтарио, Виндзоре. Он давал мне время принять решение.

Когда он наконец попрощался, сестры Оскара были убиты горем. Артуро торжественно поцеловал каждой руку, и он уехал также церемонно, как приехал. Когда он исчез, в доме гулко отозвалась тишина.

Я выждала целый день. Упаковала только самое необходимое, оставив кружевное покрывало от Эдриенн, чайный сервиз и самовар от Габриэль, изысканные платья и наряды. Я хотела, чтобы все досталось сестрам Оскара, чтобы сейчас они развлекались, переодеваясь в мою одежду, а позже, когда подрастут, принимали в ней гостей и подавали чай в моем сервизе. Я улыбнулась своим мыслям. У них все это получится гораздо лучше, чем у меня.

Я незаметно выскользнула из дома. Оставила записку на кровати, в которой сообщила родителям Оскара, что не вернусь. Никто не расстроится, что я уезжаю, кроме Оскара, а он в Торонто.

Я переправилась через реку в Детройт, затем села на поезд до Чикаго, где меня ждал Артуро. Я снова почувствовала себя самой собой. Кашель почти исчез. И головные боли тоже.

Вместе мы доехали на поезде до Нового Орлеана и заказали билеты на корабль до Аргентины. Скоро я буду в Буэнос-Айресе. Лучо, по словам Артуро, отказался возвращаться в пампасы, и я вспомнила, как Лучо говорил в Париже, что никогда не сможет смотреть на пустые луга, особенно после того, что он сделал со своими лошадьми.

Мне было интересно, могут ли люди сказать, что я – женщина, разрушившая свой брак, что я живой, дышащий скандал, что мое имя навсегда запятнано? Поскольку Лучо был жив, я была уверена: лучшее, что можно сделать для Оскара и его родителей, это уехать. «Оскар, дорогой, – написала я ему в письме, которое отправила перед отъездом из Виндзора, – ты свободен. Мы оба знаем, что это к лучшему». Я объяснила, что еду в Буэнос-Айрес. Его семья расскажет ему об Артуро, и все подумают, что я уехала ради него. В конце концов Оскар может получить развод из-за того, что его бросили, а его брак станет эпизодом, в котором они обвинят войну. Он мог бы жениться на хорошей девушке из Виндзора, которая не курит, не пьет и не танцует. Все вздохнут с облегчением. Может быть, даже сам Оскар.

В глубине души я всегда буду любить его. Моего красивого, лихого летчика, Оскара, которого я знала в Париже. Но в Виндзоре у этого человека не было ни единого шанса.

Нечто лучшее Буэнос-Айрес 1920–1921

СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ

В Буэнос-Айресе было тепло и душно. За неделю я переместилась из зимы в лето.

Настала моя очередь следовать за солнцем.

Платаны и террасы кафе выстроились вдоль Avenida de Mayo, напоминая о Париже, давая мне надежду и разбивая мне сердце одновременно. Это был большой бульвар с высокими, ненавязчиво украшенными зданиями, стоявшим на углу отелем с коваными балконами, колоннами и выдающейся часовой башней.

Артуро чмокнул меня в щеку, оставив у входа с колоннами.

– Он ждет тебя.

Отель назывался «Мажестик». Название было написано огромными буквами сбоку и сверху, буквы «MH»[82] были выгравированы на матовых стеклянных дверях, точно так же, как в отеле, где Оскар останавливался в Париже. Было ли это совпадением? Уловка судьбы, чтобы я не забыла, как поступила с Оскаром?

Я вошла внутрь, миновала еще несколько колонн, стены, обшитые деревянными панелями, бронзовые скульптуры и поднялась по широкой лестнице наверх, вспоминая парижский «Ритц», Лучо, стоявшего там, за незапертой дверью. Повторится ли здесь то же самое? Мы не виделись пять лет…

Я не знала, чего ожидать. Артуро сказал, что Лучо не в себе.

Я легонько постучала, повернула ручку двери и с облегчением обнаружила, что та не заперта. В комнате царил полумрак, шторы были задернуты, но он сидел в кресле в гостиной: Лучо.

Он встал, когда я бросился к нему.

– Антониета, – прошептал он, заключая меня в объятия.