Сестры Шанель

В соборе богатые девушки первыми проходили в престижную центральную часть нефа вместе с остальной паствой, в то время как мы, олицетворение католической благотворительности, ютились в стороне и кое-как размещались под парящими сводами и стрельчатыми арками, среди скульптур, горгулий и разноцветных витражей, которые Габриэль называла грубыми. Все это так отличалось от строгой простоты Обазина! Канониссы присоединялись к payantes, напоминая богатых старых тетушек; возможно, так оно и было. Только одна пожилая канонисса, сестра Эрментруда, сидела с нами в качестве наставницы; очевидно, при жеребьевке ей досталась короткая палочка.

– Удивительно, что они считают нас достойными Тела Христова, – вздохнула Габриэль однажды. Это было в воскресенье, когда мы только что приняли святое причастие и снова опустились на колени для долгой безмолвной молитвы.

– Тело получают они, – усмехнулась я. – Скорее всего, нам достается рука или нога.

Я не собиралась их смешить, но стоявшая рядом со мной на коленях Эдриенн фыркнула. Краем глаза я заметила, что она пытается сдержать смех. Ее плечи тряслись. Лицо порозовело. Зараза перекинулась на Габриэль, а потом на меня. Чем больше мы старались сохранять серьезный вид, тем смешнее нам становилось. Девушки, стоявшие поблизости, смотрели на нас и хмурились, боясь, что мы можем навлечь на всех неприятности. Смех во время мессы был практически смертным грехом.

Но сестра Эрментруда плохо слышала, а остальные канониссы находились далеко, по другую сторону прохода. Они никак не могли нас видеть и слышать. Они даже не могли дотянуться до нас палкой. Высокие и могучие, защищенные своим высоким и могучим миром, они понятия не имели, чем могут заниматься низшие.

ДВЕНАДЦАТЬ

– Пусть мы не можем позволить себе дорогих тканей, – заявила Габриэль, – зато можем подогнать форму так, чтобы она отлично сидела. Эти овцы ничем не лучше нас.

Когда мы впервые прибыли в пансион полгода назад, нам выдали по два комплекта униформы nécessiteuse. Теперь, в комнате Эдриенн – любимицы канонисс, благодаря чему в ее распоряжении была монашеская келья, – я, не скрывая тревоги, таращилась на вторую униформу Габриэль, распоротую по всем швам: рукава и воротник вместе с частями юбки разложены на кровати, как кусочки головоломки.

– Не волнуйся, – успокоила она меня. – Я соберу все кусочки вместе, да так, что они будут отлично подогнаны. Посмотрите, какие дурацкие рукава. Мы похожи на клоунов. А эти юбки! Как будто мы бегаем в мешках на ярмарке.

Это было правдой. Я весь день ходила, чувствуя себя картошкой с ногами. В то время как Эдриенн казалась гармоничной даже в подобной униформе: ее естественная грация каким-то образом компенсировала плохое качество платья. Наши с Габриэль хрупкие фигурки терялись в ткани, подобно Ионе в чреве кита[17]. Наши несуразные рукава попадали в суп, в чернильницы, в воду для мытья посуды; во время ходьбы мы спотыкались о длинные подолы юбок, потому что цеплялись за них носками ботинок.

Я знала, что канониссы накажут Габриэль за уничтожение чужого имущества, за тщеславие, за множество других грехов, о которых они будут голосить, как Моисей, с громом и молнией, под звуки труб. Но потом я вспомнила, как смотрят на нас богачки – всегда свысока! – и принесла свою запасную форму и распорола на ней швы. Каждый раз, когда я дергала за ниточку, мне казалось, что я дергаю за волосы ухмыляющуюся payantes или смягчаю напряженные выражения лиц монахинь.

В течение двух недель мы работали тайком, при любом удобном случае. Эдриенн помогала когда могла.

– Нинетт, у тебя слишком крупные швы. Сделай потоньше, – наставляла меня Габриэль, и ее густые черные брови сходились на переносице, образуя морщинку.

– Вынь эту нить, Нинетт, и сделай шов еще раз. Он кривой.

– Нет, Нинетт, не слепой стежок. Используй перекрестный, чтобы подшить подол. Тут нужна дополнительная поддержка.

Было время, когда мне хотелось ткнуть ее иголкой. Но это была серьезная работа. Мы не просто подшивали или вышивали крестиком простыни и наволочки для чужой постели, как это было в Обазине. Здесь все было иначе. И моя сестра была так же придирчива к своей работе, как и к моей. Если ее что-то не устраивало, она начинала все сначала и заставляла меня делать то же самое. Теперь, когда она делала это для себя, шитье приобрело для нее привлекательность. Она примеряла свою обновленную форму и внимательно изучала ее в отражении окна, а потом заставляла меня примерять свою, одергивая ее так и эдак.

– Нет, – качала головой Габриэль. – Нет. Все равно неправильно.

Когда она наконец осталась довольна, наступило время для нашего грандиозного выхода.

На восходе, в тусклом утреннем свете, я застегнула свою новую блузку, разгладила юбку, расправила плечи и выпятила грудь. Весь день во время уроков и за едой остальные nécessiteuses бросали на нас любопытные взгляды. Даже кое-кто из payantes, обычно не обращавших на нас внимания, украдкой рассматривал нас.