Сеть птицелова

А на следующее утро, когда семья сидела за завтраком, на пороге появился де Бриак: мундир высушен и вычищен, пуговицы и сапоги надраены верным денщиком. И по одной его прямой спине и военной четкости шага, когда тот зашел в столовую, Липецкие поняли, что «их» майор покидает, вслед за своим дивизионом, Приволье. Будто уже не здесь он, а в походе: пылит по уходящим за горизонт российским трактам – до первого боя с русским воинством. И оттого, еще не став врагом, он словно уже отделился душой от этого дома и его обитателей. Пусть князь говорил ему все положенные слова благодарности за спасение дочери, а княгиня кивала, глядя на красное с золотым отражение майора в начищенном боку самовара, но… но вместо благодарности думала о своем первенце, уже пропавшем на этой войне, хотя возможно, пока живом. Живом, но тогда все еще на наковальне будущих жестоких баталий, где любой неприятельский солдат, подобный де Бриаку, да что там, даже сей любезный француз, до полуобморока влюбленный в ее дочь (нет, ни с чем нельзя спутать тоскливый взгляд, коим он проводил княжну, когда сенные девушки уводили ее, обессиленную, в дом), ни на мгновение не задержит ни клинка, ни штыка, ни выстрела картечи, твердила себе княгиня и, зная свою неправоту, еще пуще гневалась, но не на себя, а на того же майора. Потому ей было тяжко повернуть голову и взглянуть ему в глаза – пусть даже по обязанности учтивой хозяйки.

И француз, будто почуяв это, так и не произнес вслух той просьбы, которая – Господь и женская интуиция княгини тому свидетель – рвалась у него наружу. А Александра Гавриловна поднялась и протянула ему холодную маленькую кисть для прощального поцелуя.

– Я передам ваши наилучшие пожелания княжне. Боюсь, перенесенные испытания оказались слишком суровы для ее хрупкого здоровья. Со вчерашнего утра она еще не вставала с постели.

– Но жара нет?

Впервые подняв на него глаза, она увидела, как дернулось узкое лицо. Ведь Пустилье, чтобы выручить их волшебными снадобьями, рядом уж не было.

– Нет, – улыбнулась ему ласково княгиня, сразу переменившись к бедняге: в конце концов, он уезжает, и навсегда. Больше они никогда его не увидят, и сей невозможный союз так и останется лишь в пылких мечтах майора.

– Что ж, – попытался улыбнуться в ответ де Бриак. – В таком случае желаю здравствовать всему вашему семейству. Княгиня, князь, позвольте вновь выразить свою благодарность за ваше гостеприимство.

Он запнулся. Формула вежливости требовала упомянуть возможную будущую встречу, но иногда формулы, придуманные для облегчения общения между хорошо воспитанными людьми, дают осечку. И потому, ничего более не добавив, он щелкнул каблуками: глухо звякнули шпоры.

И, развернувшись, вышел из столовой, быстрым шагом прошел по анфиладе парадных комнат к главному крыльцу, у которого уже ждал верный Лизье с оседланными лошадьми, бегом спустился по лестнице – не оглядываться! – вскочил в седло и, всадив шпоры в бока своему Азирису, пустил его с ходу в галоп.

Александра Гавриловна подошла к окну, провожая майора взглядом, вспоминая, как впервые увидала его – под проливным дождем, ожидая от пришедшего в дом врага одного разорения и позора. А он спас двух из трех ее детей…

Блеснуло на утреннем солнце золотое шитье мундира, крупный черный жеребец тяжело ронял копыта на расчерченный светом и тенью песок аллеи меж старыми липами. Вот он доскакал до ворот со львами и пропал из виду. И княгиня, хоть и чувствовала вину за собственную неблагодарность, со вздохом облегчения отпустила гардину – будто поставила точку в этой истории.

– Маменька! – услышала она и, обернувшись, едва успела принять дочь в свои объятия.

Умытое лицо княжны светилось румянцем, глаза блестели, утреннее голубое платье, отороченное золотой тесьмой, удивительно ей шло – Аврора и Диана в одном лице. Княгиня чуть отстранилась от дочери, чтобы полюбоваться и вновь прижать к груди. Авдотья вскрикнула: это не выдержали силы материнской любви сломанные ребра.

– Ай! Больно!

– Бог мой, Эдокси, – вздрогнула княгиня. – Так ты меня саму в могилу сгонишь! Где больно?

Авдотья указала на левый бок:

– Тут.

– Устроим тебя в карете поудобнее, – уже не любующимся, а озабоченным взглядом окинула дочь Александра Гавриловна. – Дорога предстоит дальняя, – вздохнула она. – Но, покамест ты нежилась на перинах, я успела собрать самое необходимое.

Лоб маменьки собрался в морщины – конечно, сборы были более чем поспешны.

– Выезжать надобно уже сегодня, после чаю. Нынче нас уж никто не защитит – ни от мужика, ни от другого француза…

Авдотья вскинула на нее непонимающие глаза.

– Он уехал, душа моя. Не хотел тебя беспокоить.

– Уехал? Не попрощавшись? – Дуня схватила мать за руку так крепко, что та поморщилась.

– Приходил, но ты еще спала…

– Когда?

– Да минут пять как со двора выехал, мой ангел.

* * *