Сетевой

Проснулась я, когда меня в темноте ощупывали чьи-то руки.

— А, ты здесь, — громким шепотом обрадованно возвестил Паша, крепко дохнув на меня водкой. — А то я тебя там потерял, думал, опять в лес ушла…

Он хихикнул и полез к себе в спальник. Затих было, потом опять сунулся ко мне:

— Я спросить хотел: как тебе первый день на воде?

— Здорово! — искренне призналась я. — Дух захватывает, я просто в восторге!

— Правда? — обрадовался парень.

Я закивала, спохватилась, что в темноте он меня не видит.

— Правда!

Он снова лег, но потом опять, ни о чем не спрашивая, подтянул меня поближе к себе, накрыл своим спальником и мгновенно захрапел мне в макушку.

Глава 19

Мне приснился Чагин.

Днем я старалась отвлечься от тревожных и грустных мыслей, прекрасно отдавая себе отчет, что сейчас я никому ничем помочь не могу. Даже себе. Ночью, когда голова ничем не была занята, мысли о Чагине вернулись, и сейчас, во сне, безжалостное подсознание показало мне страшную картинку, которую я больше никогда не хотела бы видеть: Алексей лежит, запрокинув бледное лицо, а из-под его тела расползается огромная черная лужа крови. И крышка люка, через которую я это вижу, медленно захлопывается, я пытаюсь ее открыть, но она как будто намертво приросла и не сдвигается. И в полумраке чердака на меня зловеще смотрит домовой со злобной перекошенной мордой. Я пытаюсь крикнуть ему, чтобы он помог мне открыть люк и вернуться к Алексею, но он показывает мне фигу и мерзко ухмыляется. От бессилия и злости я стала стучать по крышке и проснулась, залитая слезами, молотя руками по чему-то теплому и пушистому.

Я не сразу сообразила в темноте, где я и кто со мной рядом, пытается меня обнять, прижать к себе и утихомирить, шепча что-то успокоительное.

Когда в голове прояснилось окончательно и я даже мельком удивилась, что мне удалось разбудить Пашу, кошмар не отступил, а наоборот, навалился всей тяжестью на мою голову, давая понять, что, даже проснувшись, мне не отменить эту жуткую картинку и того, что случилось с Алексеем.

Я сжалась в комок и рыдала, уткнувшись в мокрый, пахнущий дождем свитер, пока мне не полегчало и слезы не кончились. Павел продолжал меня прижимать к себе, хотя я уже не вырывалась и не буянила, и гладил по голове и плечам.

Я притаилась и замерла, думая, что он поймет, что я уже успокоилась, и опять уснет.

Он перестал меня гладить, и я ждала, что он вот-вот погрузится обратно в глубокий сон, из которого я его внезапно вырвала посреди ночи.

Я тихонько лежала и растравливала свои душевные раны, уговаривая себя, что еще неизвестно, что там случилось, и, может, Леше удалось выжить, спастись. И вообще, чего я так распереживалась за человека, который казался равнодушным ко мне, который использовал мой интерес, чтобы втереться ко мне в доверие, чтобы подобраться поближе к Закидонскому; который заранее продумал, как меня спрятать так, чтобы не нашли ни свои, ни чужие, и пришел, чтобы устроить мне побег, чтобы меня спасти…

Растравить раны мне удалось на славу. Слезы опять полились из глаз куда-то к ушам, впитывались в Пашин свитер. Я старалась не шевелиться и не всхлипывать.

— Ты чего? — не выдержал Павел и приподнялся на локте, пытаясь в полной темноте заглянуть мне в лицо. — Это я тебя чем-то обидел? Накричал на воде? Ты брось, это же обычное дело, все орут, все матерятся.

Я зарылась поглубже лицом в его свитер и замотала головой.

— А чего тогда? — Он не отставал и тихонько тряс меня за плечо.

— У меня друга убили, — уже откровенно всхлипнула я, — а он меня спас, сюда тайком отправил, с Адмиралом заранее договорился, а они пришли раньше, и его… застрелили… А я убежала через чердак, и теперь даже не знаю, выжил он или умер.

— Ну вот, не знаешь, а плачешь. А может, живой? Вот домой вернемся, и все выяснится.

Мы уже сидели, и он продолжал меня уговаривать и гладить по спине, а я — плакать, уцепившись обеими руками за его свитер и прижимая его к лицу.

— Ну все, все, давай уже спать. Утро вечера мудренее. Нам завтра в «Пушку» идти.

— Меня Адмирал не пустит, — еле слышно буркнула я ему в свитер, когда слезы мои снова иссякли, мы улеглись обратно и накрылись сползшим спальником и бушлатом.

— Пустит, — уже сонно проворчал Павел, привычным жестом обхватывая меня вместе с моим «коконом», как ребенок, засыпая, обнимает свою плюшевую игрушку.

Перед рассветом я проснулась одна в темной еще палатке, накрытая пашиным спальником, заботливо подоткнутым мне под бока и под ноги. Сам он исчез вместе со своим бушлатом.

Я дала себе волю еще немного погреться и понежиться, приняв удобную позу, не придавленная ничьими огромными лапами. Я лежала и грызла ноготь, думая о том, что Паша, может быть, прав: вернусь и узнаю, что Леша там жив-здоров. Ну немного продырявили парня, куртку попортили… Но на душе скребли даже не кошки, а тигры и леопарды.