Сетевой

Спускаться было быстрее, но почему-то ничуть не легче. Пару раз, когда на пути попадался снежник, я садилась на задницу и съезжала по снегу несколько десятков метров в своих непромокаемых скользких шуршащих штанах. Я поднимала небольшой вихрь снежных брызг и визжала, когда набирала приличную скорость. Павел спускался молча, но улыбался, когда я пролетала мимо него. На середине дороги, когда мы еще не спустились до леса, но поселок внизу уже пропал из вида, он остановился в нерешительности. Когда я его догнала, отряхиваясь от снежной крошки после очередного скоростного спуска, он нерешительно топтался на склоне, выбирая, в какую сторону пойти. Я удивилась, но он пояснил, что отклонись мы здесь сейчас на пару десятков метров — внизу мы можем оказаться в паре километров от лагеря. Однако никаких ориентиров нам так и не попалось, и мы просто продолжили спускаться в нужном, как нам казалось, направлении. Когда мы достигли леса, мы услышали крик осла. Того самого, что уже третий день пасся возле нашего лагеря. Мы переглянулись, и я радостно рванула по склону на крик осла. Но Павел внезапно удержал меня за руку. Я подумала, что ошиблась с направлением, но он просто стоял на месте, держал меня за рукав куртки и смотрел себе под ноги.

Он выждал целую вечность, за которую я успела придумать себе признание в любви, в криминальном прошлом, предложение руки и сердца, сексуальное домогательство и еще парочку вариантов.

Но он наконец собрался с духом и сказал:

— Он жив.

Я хватала ртом воздух и пыталась удержаться на ногах на скользком каменистом склоне. И мне пришлось теперь самой хватать Пашу за рукав куртки.

— Как? Откуда ты знаешь?

Он достал из кармана куртки телефон и, держа его двумя пальцами, показал мне:

— Я поймал сеть.

— И что? Кому ты звонил?

— Я звонил Вадику.

— Ты знаешь Вадика?

Я готова была схватить его за грудки и хорошенько встряхнуть, несмотря на то, что головой едва доставала до его плеча.

— Я знаю Вадика.

У меня наконец подкосились ноги, и я села прямо на склон.

— И что? Что он сказал?

— Сказал, что Чагин жив. Состояние тяжелое, но стабильное. Его прооперировали. Он выкарабкается.

Я на какое-то время забыла, как дышать, потом взглянула на лес вокруг, на каменистый склон, на снег, лежащий в ложбинках. Я поняла, что мир вокруг меня продолжает жить, дышать и двигаться. И что я тоже могу дышать и двигаться. Я взглянула на мужчину, который не сводил с меня пристального взгляда.

Он пошевелился, без улыбки протянул мне руку.

— Я думал, ты будешь скакать от радости.

— У меня что-то нет сил… скакать. Но я рада. Ты не представляешь… У меня гора с плеч. — Я попыталась улыбнуться, но губы дрожали. Черт, я сейчас опять разрыдаюсь. Плакса. «Соберись, тряпка!» — сказала я себе и решительно встала, опираясь на руку Павла. Он улыбнулся.

— Хотел бы я знать, что у вас произошло, — сказал он серьезно и снова прожег меня насквозь своими прозрачными зелеными глазами.

— Когда-нибудь я, может быть, расскажу тебе… Когда все закончится. — Слова давались мне с трудом.

Глава 20

Когда мы наконец-то спустились с горы, ориентируясь на вопли осла, лагерь бурлил и кипел: Адмирал готовил барашка, остальные предвкушали и были на подхвате. Энтузиазм окружающих впечатлял: мне не нашлось даже самого завалящего общественно полезного дела, и тогда я уселась у костра, вытянув гудящие ноги, и стала наблюдать за шеф-поваром.

Наблюдать было интересно. Адмирал не столько готовил, сколько художественно руководил: целый штат поварят нарезал, шинковал, поддерживал огонь, помешивал, пробовал на соль, на перец, добывал свежую зелень, а он только ходил вокруг да около, раздавал указания, макал палец в половник с бульоном, облизывал его с умным видом и давал новые ценные указания. Тем не менее, когда баран был готов, все признали, что лавры шеф-повара он заслужил.

Меня хватило только на маленький кусочек, и, хотя сам Адмирал (теперь все чаще произносилась его вторая кличка — Гурман) дважды настаивал на добавке, больше я съесть не смогла.

Наевшиеся туристы были благодушны, весело подшучивали друг над другом, пели песни, пили водку и глинтвейн. Я, как могла, пыталась участвовать в общем веселье, выпила полкружки ледяной водки, потом полкружки горячего глинтвейна, расслабилась и даже спела вместе со всеми пару песен, слова которых знала. Павел тоже принял участие в вечеринке, да так активно, что уже через пару часов его под белы ручки принесли в палатку под руководством несколько удивленного Адмирала.

Ко мне подсела Алина.

— Что такое? Вы что, поссорились?

Я удивленно таращила на нее глаза, и она пояснила:

— Ну, вы пришли с горы, и Павел сам не свой. Что там у вас произошло? Я его таким пьяным никогда не видела. Ты его что, отшила?

Я поперхнулась глинтвейном и долго кашляла, чувствуя во рту навязчивый жгучий вкус корицы и гвоздики.

— Да у нас ничего такого… И он даже не намекал… Нет, мы не…

Она почему-то удовлетворенно хмыкнула:

— Узнаю Павла.

— То есть?

— Ну, все в себе: сам себе придумал, сам себе сделал предложение, сам отказал.

— Да не было ничего такого!