Сети Вероники

Ей показалось вдруг, что все плохое закончилось, и навсегда. Ничего рационального не было в такой мысли, и непонятно было, выживет ли Сергей Васильевич, и ничто об этом не свидетельствовало. Но ощущение добра, которое ей обещано, было таким ясным, будто она увидела это обещание как светящуюся надпись прямо у себя перед глазами.

Свернули с Немиги, началась булыжная мостовая, телегу стало трясти, и Вероника была рада, что голова Сергея Васильевича лежит у нее на коленях. Хотя он не приходил в сознание и, значит, тряски все равно не чувствовал.

– Простите, Лазарь Соломонович, – повторила она, глядя в спину доктору. – Нельзя мне было в синагогу, тем более на праздник… Праздник же сегодня, да?

– Да, Рош-а-Шана, – кивнул он, не оборачиваясь. – Иудейский новый год.

– И что надо делать? – заинтересовалась она.

– Да что и на все еврейские праздники – молиться. – Он обернулся и улыбнулся. – Еще в шофар трубить.

– А я слышала, как трубили! – почему-то обрадовалась Вероника.

– Ну и хорошо. Будем надеяться, сегодня всех нас впишут в книгу жизни на ближайший год.

– Кто впишет? – спросила Вероника.

И тут же поняла, кто.

– Хорошей нам записи, – сказал Лазарь Соломонович. – Проводнику твоему, думаю, тоже достанется строчка. Уж очень горячо ты за него попросила.

Глава 17

– Ну и вот, он мне говорит: ты чего, хлопчик, так на меня глядишь? А я ему говорю: а разве вы живой?..

– Сережа! – Алеся засмеялась. – Ну как можно человеку такое говорить?

– Так я ж думал, все писатели давно умерли…

Встреча с писателем, проходившая в школе в последний день перед летними каникулами, произвела на Сережку неизгладимое впечатление. Все утро, пока Алеся убирала в доме, потом стирала во дворе половики и шторы в большом деревянном корыте, а потом ходила на речку их полоскать, он вертелся вокруг нее и рассказывал, и рассказывал – про эту вот встречу, и как их водили в кукольный театр, но ему совсем не понравилось, потому что куклы для маленьких, а ему уже девять лет, и про то, что у деда вон там в пуне есть лодка и всякие рыбацкие снасти, и среди них такая штука, которую дед называет топтуха, а бабушка говорит, что по-правильному это наставка, даже в энциклопедии про Полесье картинку показывала, и там написано, что наставка…

Алеся слушала, то улыбаясь, то ахая, то переспрашивая. Правда можно через мох болотную воду процедить и будет как колодезная? Надо же, а я и не знала!

О том, что сфагнум фильтрует воду, она, конечно, знала с детства, но пусть Сережка думает, что это он сообщил ей такую полезную информацию.

В Пинск она приехала вчера, и мама сразу же отправила ее с сыном в Багничи: отец заболел гриппом, она волновалась, что Алеся заразится и сорвется из-за этого ее отдых с ребенком в Египте. Сережка тоже рвался в деревню: не был там с майских выходных и соскучился по воле.

В Багничах он уже назавтра после приезда стал совсем деревенский мальчишка, даже волосы казались светлее, будто выгорели на солнце, хотя такого уж точно не могло произойти за ночь.

– А вон там, мам, гляди! – Он показал на ольховые заросли на краю болота. – Там гадюки весной в кубло свиваются!

– Какие еще гадюки? – испугалась Алеся. – Сынок, ты откуда знаешь? Ты туда лазил?

Он понял, что сболтнул лишнее, и поспешил заверить ее, что не лазил, а просто старшие мальчишки еще в прошлом году про гадючье кубло рассказывали. Никаких мальчишек, ни старших, ни младших, Алеся в Багничах не видела, почти все дома стояли пустые, но Сережка сказал, что его друзья приезжают на лето, как и он всегда приезжает в Багничи с дедом и бабушкой.

Глаза у него были не ярко-голубые, как у всех Пралесок, а темные той странной темнотой, которая кажется печальной. Когда сын во время прогулок уже не спал, завернутый в одеяло, а вертел головой, сидя в открытой коляске, соседки перешептывались у Алеси за спиной, обсуждая, от кого она его родила. За время учебы и минской своей жизни она от такого отвыкла, но в Пинске пришлось привыкнуть снова.

Алеся вспоминала все это, прислушиваясь к его рассказам и говору, который тоже стал багничским мгновенно, и вдруг поймала себя на том, что вспоминает иммерсивный спектакль в театре на Трубной площади, и видит смеющихся людей на бульваре, и слышит, как поскрипывал чистый мелкий гравий, когда мимо нее и Игоря промчался на самокате мальчишка… Ей так ясно представилось, как она идет по Петровскому бульвару, а Сережка летит впереди на самокате, ловко лавируя между другими гуляющими, и так сильно, так остро захотелось, чтобы это происходило наяву, что даже не по себе сделалось от такого желания.

– А ты рыбу любишь ловить, мам? – спросил Сережка.

Рыбную ловлю Алеся терпеть не могла. Ей не нравилось ни брести по пояс в воде и тянуть невод, ни загонять рыбу в наставку, ни сидеть на берегу, как истукан, глядя на поплавок. А от одной мысли о том, что придется выдирать крючок изо рта у бьющейся рыбы, ее передергивало. Рыбачить в их семье любил только папа, но он-то вырос в Багничах, где вода была повсюду и болота, реки, озера казались более естественной средой, чем твердая земля на возвышенностях.