Севастополь, Севастополь…

С самого начала? А где это начало? Может, оно берет отсчет с вечера 21 июня? Да, именно оттуда, потому что он опоздал в училище на построение. Но не по своей вине. Нет, не по своей. Его еще днем отпустили в увольнение на двадцать четыре часа. А на Пересыпи у него была девчонка. Галиной звали. То есть не то чтобы девчонка, но если по годам, то да – девчонка и есть. Он познакомился с ней в трамвае еще в марте. Хорошенькая такая хохлушечка, смешливая, глазищи – во! Как глянет, так всего жаром и охватит. Ну, встречались иногда. В Одессе. Ходили в кино, в парк, катались на каруселях. Потом она пригласила его к себе домой. Дома у нее мать больная, младший брат да сестра. Сама на рыбоконсервном работает. Отца нет: утонул в море во время шторма. Пошли снимать сети, чтобы штормом не порвало, а шторм вот он, раньше, чем ждали. Все выплыли, а ее отец нет. Не повезло.

Иногда Красников ночевал у нее. На сеновале. Она приходила к нему в полночь, уходила под утро. Ах, что это были за ночи! И та ночь была такой же упоительной. Уже сквозь небольшое слуховое окно проник робкий свет нарождающегося дня, а они все не могли оторваться друг от друга. Уставшие, уснули, когда в поселке во всю горланили петухи. Однако их разбудили не петухи, не занимающийся рассвет: спешить Красникову в это воскресенье не было нужды. И Галинке, посапывающей у него под мышкой, не идти на работу. Их разбудили далекие гудки множества кораблей, глухие взрывы, настойчивая дробь зениток. Приподнявшись на локте, они с тревогой вслушивались в эту нарастающую какофонию звуков, доносящуюся со стороны Одессы.

Что? Зачем? Почему?

И вдруг над поселком с ревом пронеслись самолеты. Учения? Не может быть, чтоб такие. Выскочил во двор в одних трусах. Глянул вверх: три самолета с крестами на крыльях скользят над самыми крышами, стреляя из пулеметов и пушек. Звонкие удары пуль, точно взбесившиеся невидимые кони, отметили свой бег фонтанчиками пыли вдоль улицы, заросшей лебедой и полынью, раздробили крышу соседнего дома, исторгнув изнутри сизый дым, и поскакали дальше.

Война? Да, война. О ней говорили, ее ждали. Даже был какой-то приказ о боевой готовности. Но он касался воинских подразделений и кораблей. И в увольнение отпустили немногих – только тех, кто был в наряде в прошлый выходной и не имел никаких замечаний.

Галинка вышла из сарая, держа в руках его форму. Он оделся, сполоснул лицо, чмокнул ее в губы и пустился бежать к трамвайной остановке. Но трамваи еще не ходили. Или не ходили вообще. Ему пришлось бежать через весь город. И все-таки он опоздал: училище подняли по тревоге, посадили на машины и увезли. Осталось несколько преподавателей и десятка три курсантов. Из них составили взвод, выдали оружие, посадили на машину и послали в сторону Чеботаревки, где будто бы выброшен вражеский десант. Десанта никакого не обнаружилось, зато их прибрал к рукам штаб пехотной дивизии, которой еще не существовало, но должна вот-вот начать прибывать на станцию Капитоновка. И взвод перебросили туда: для охраны места выгрузки и самого штаба. Потом дивизия, собранная из новобранцев и запасников, проходила ускоренную подготовку, а так как командиров не хватало, курсантам пришлось учить новобранцев тому, чему сами научились кто за год, кто за два или три.

Через месяц дивизию бросили в бой, и первый же удар немецких танков и пехоты вызвал в полках панику, заставил необстрелянных бойцов бежать, немцы рассекли дивизию на части, и то, что от нее осталось, покатилось на восток. И Красников вместе со всеми, не сумевший удержать от паники и бегства бойцов своего взвода. И дальше все так и катилось вдоль побережья сперва до Днепровского лимана, потом до самого Крыма.

Те, кто прошли через первую панику и бегство с позиций, кто не погиб, не попал в окружение и плен, потом уже не паниковали и не бегали, отбивались и старались не дать себя окружить. Но это уже потом. А тогда, в жаркие июльские и августовские дни…