Севастополист

– А, брось, – ответил он слегка раздосадованно. – Никто не виноват, разве что она. – Он описал в воздухе полукруг, но я, конечно, догадался, что Инкер говорит о Башне. – Просто чем дальше, тем истина становится менее интересной. Чем выше ты находишься…

Я как будто почувствовал легкий укол при этих его словах; мне вспомнились слова из бреда: чем выше находишься, тем меньше становится истина. Только это говорила Фе. «Мне надо бы найти ее, поговорить», – подумал я, но эта мысль не сподвигла меня на активные действия, я все больше понимал, что на этом уровне если и хочется активничать, так только внутри квадратов. Я посмотрел на Инкермана с тревогой и надеждой. Но на его лице была лишь улыбка, мне так и представилось, как он протянет руку и скажет: «Ну что, Фиолент, отдохни. Ты заслужил это» – или что-то еще в таком духе.

И, надо сказать, я почти не ошибся.

– Послушай, останься здесь, – примиряюще, но настойчиво произнес Инкер. – Нужно немного освоиться, пообтереться. Сместить акценты. Прелесть этого уровня видна не сразу. – Он запнулся. – Хотя нет, видна она сразу, но…

– Здесь вообще все хорошо видно, – вставил я.

– Ты поймешь эту прелесть, – взволнованно продолжил Инкер, словно не услышав моего замечания. – Оценишь ее, я уверен.

– Ну а дальше?

– Дальше – решай сам. Бежать выше со своей лампой или делать что-то еще.

– А сам-то? – спросил я с недоверием. – Далась тебе эта прелесть?

Он пожал плечами и простодушно ответил:

– Это просто отдых. Поверь мне, стоит ему предаться после всего, через что мы уже прошли.

«Так и думал», – вздохнул я, и вздохнул действительно устало. Но смолчал. Та наша встреча закончилась в молчании – мы встали на соседние платформы и сосредоточенно уставились в экраны, лишь изредка переводя взгляд на собственные отражения в гигантской стене-зеркале. Каждый погружался в свое, и лишь однажды, когда шальной вопрос залетел в мое раскисшее сознание, я вздрогнул и повернулся к нему.

– А что там? – спросил я. – За зеркалом.

– Не знаю, – лениво ответил Инкерман.

Я усмехнулся – незаметно для него, ведь он даже не взглянул в мою сторону – и подумал, что мой давний, пожизненный друг, человек, так обожавший приключения, загадки и открытия, да и просто все, что хотя бы немного выходило за рамки обыкновенного, никогда бы не ответил мне так. Но то был Инкерман, которого я знал. А рядом со мною, на расстоянии пары широких шагов, бодро бежал на одном месте и улыбался своему отражению Инкерман, которого я не знал.

Теперь я не понимал, что с ним; что занимало его, происходило в его голове. Но был уверен, что мы еще сможем встретиться – не в этих, так в других квадратах – и все обговорить. Я отметил, каким безболезненным, не оставившим никаких чувств было наше прощание. Люди вообще здесь легко прощались – так же, как и встречались, – без всяких эмоций, а зачастую без лишних слов, просто махали рукой. Словно все вокруг были взаимозаменяемы, и не имело ровным счетом никакого значения, кто бежит или выжимает что-то в соседнем с тобой квадрате. Поздоровался, перекинулся парой слов с одним, улыбнулся ему, и вот его место занял другой – и ничего не изменилось, будто так и было.

– Отдыхаем?

– Отдыхаем!

– Хорошего вам отдыха!

Я очень скоро свыкся с этим уровнем, проникся им, пустил его в себя. Странное спокойствие заменило мне здесь все другие чувства, терзавшие прежде и побуждавшие к странным раздумьям, а то и действиям. На нижних уровнях все было стрессом, любое движение, шаг влево, шаг вправо – стресс. Здесь все было не так.

Я привык даже к ужасу своего прозрачного села – вернее, к тому, что могло показаться ужасом, услышь я об этом раньше или представь. Но когда я стал жить среди этого, ужас куда-то исчез, отступил. Все, что бы ни происходило со мной или вокруг, постепенно становилось нормальным, сливалось в общий эмоциональный фон.

Спустившись в село после той беседы, я увидел, как через несколько комнат от меня парочка занималась сексом. Это были люди почти пожившие, но их тела выглядели бесподобно – это были совершенные тела. В Севастополе тела людей изнашивались быстро, из вчерашних красавиц будто вытекали все соки, и они становились подобны ветвям сухого куста, а многие, напротив, так жирели, что едва входили в узкие калитки; мужчины тоже изнашивались, что наши троллейбусы, и наконец и те, и те просто теряли интерес.

Зато не теряли его десятки зрителей, приникнувших к своим стеклянным стенам. Люди орали, свистели, хлопали. Подбадривали – будто бы пара в этом нуждалась – и улюлюкали. «Ребята, вы можете лучше!» – кричали им. «Давайте!», «Тебе надо трицепс поднакачать», «Ага! И икроножную мышцу», «А тебе, красавица, чуть-чуть животик сбросить», «Ребят, отдыхайте чаще, и все у вас будет суперсозерцательно!»

«Суперсозерцательно, ну надо же», – я хмыкнул, повернулся к своей прозрачной стенке и захрапел.