Севастополист

Сквозь ощущение сна и боли проступало другое: я понимал, насколько важен новый уровень, на который я то ли попал, то ли собирался попасть. По логике развития событий, именно на нем должно было произойти что-то очень важное, а я лежал, беспомощный, и с трудом мог пошевелиться, да к тому же чувствовал жар. Мне не хотелось больше спать и даже заходить в село – каким бы оно тут ни было, – нужно было скорее выяснить, где я и что здесь происходит.

По тому, что удавалось увидеть, создавалось впечатление, что я как будто в маленькой комнатке, совсем как в севастопольских домах, только лежу посередине, на небольшом возвышении: рядом обычные, самые простые стены, тумбочки и шкафчики возле них. Не успев сообразить, что это значит, я снова отрубился.

Так произошло еще не раз, прежде чем стало лучше. Довольно быстро я понял, что придется запастись терпением, чтобы суметь двигаться дальше. Лампа была при мне – а стало быть, путь не закончен, и все, ради чего я старался, ожидало меня впереди. «Только бы скорей», – с тоской думал я. Но обработанные раны заживали, я чувствовал себя все лучше после каждого такого забытья. Немного дремал – и опять очухивался; ни одного из этих состояний не хватало надолго. Я все-таки был еще слаб.

Человек в сером капюшоне неторопливо обрабатывал мои раны, а я смотрел на потолок с лампочкой на проводке, переводил взгляд на мебель и чувствовал, как закрадывались странные, нехорошие подозрения.

– Мне что, все это приснилось? – простонал я. – То, что я был в Башне, то, что я избранный? Я где-то упал, и теперь вы приводите меня в чувство? Я попал в аварию?

– Слишком много слов для попавшего в аварию, – ответил все тот же хриплый голос. Я приподнял голову и наконец его рассмотрел. Увиденное привело меня в ужас.

Это был Кучерявый. Кажется, случилось худшее из всего, что могло случиться, – я попал в плен к своему преследователю, врагу. Меня охватил такой ужас, что я не мог говорить; мне показалось, что потолок пришел в движение и готов раздавить меня, – но это была лишь собственная слабость. Я лежал в оцепенении и только слышал, как он что-то шепчет, разбирая лишь отдельные слова:

– Кто только не доходил сюда…

На сей раз я отключился снова – меня не посещали ни сны, ни видения, как будто я просто исчез из жизни, чтобы потом так же внезапно и необъяснимо в ней появиться. Только однажды я ненадолго очнулся, почувствовав, как к моим губам приложили смоченную губку, и я пил, приподняв голову, глотал неприятные горькие капли. Реальность шаталась передо мной, пролетая мимо, будто фонарики на черной стене тоннеля севастопольского метро, я и сам качался перед нею взад-вперед на тоненькой нити своей израненной жизни и видел какие-то отблески, лишь когда приближался вплотную к ней; но меня тут же тянуло назад, а она снова летела мимо, и тьма опять забирала меня.

Когда я очнулся в следующий раз, уже никто не сидел со мной рядом, никто не присматривал и не приходил за мной. Вокруг стояла оглушающая тишина, и было ощутимо холодно. Но – на удивление – мне не просто стало лучше, тело почти не болело, я ощущал себя вполне бодрым, способным пошевелиться и даже встать и пойти. Но, боясь расплескать это чувство резкими движениями, я только приподнялся на локтях, чтобы осмотреться, – и тут же испытал новый шок: то, что показалось мне комнатой, вовсе ею не было, а настоящая реальность вдруг открыла перед моим взором такую перспективу, от которой захватывало дух.

Это была гигантская пещера наподобие той, в которую мы заплывали, отправляясь в неизведанную мне Башню, но только многократно увеличенная. Она была настолько огромной, насколько способно представить самое смелое воображение. Что касается меня, то Башня перестала удивлять своими грандиозными пространствами еще где-то на Притязании, но все же одно ощущение – когда ты пребываешь на открытом пространстве, огражденном лишь обычными, пускай и исполинских размеров, стенами и потолком, и совсем другое, когда вокруг тебя – впереди, сбоку и, главное, над тобой – сплошные камни.

То, что я принял за комнату, было лишь углублением в большой пещерной стене – по сути, маленькой пещеркой внутри другой, огромной. Она располагалась на некотором возвышении, а потому пространство большой пещеры открывалось как на ладони. Кто-то – Кучерявый? – адаптировал ее под комнату, поставив наспех стены и потолок, приделав к нему лампу и поставив кое-какую мебель. Но вместо одной из стен открывался такой вид, который вряд ли был возможен где-то еще. Узкая дорожка, начинавшаяся прямо там, где обрывался настил искусственного пола, вела, петляя между камней, к странному сооружению. Это был огромный прямоугольный постамент, на вид бетонный, слегка – где-то на половину роста обычного человека – возвышавшийся над землей, и на верхней его грани на одинаковом расстоянии друг от друга располагались выстроенные во множество рядов круглые углубления, по виду напоминавшие воронки. Сосчитать их, даже если захотеть, не представлялось возможным, их были тысячи – и это только на первый взгляд.