Севастопольская страда

Полки эти, конечно, давно уже отдохнули; солдаты в них для смотра были парадно одеты, все в начищенных киверах и ослепительно белых широких ранцевых ремнях, перекрещенных на груди; ходили под музыку широким шагом, вытягивая исправно носки; «ура!» кричали зычно и радостно; вид имели сытый… Александр благодарил солдат, благодарил офицеров, благодарил Горчакова…

На другой день он был уже на Северной стороне. Здесь, с Волоховой башни, долго разглядывал развалины города и бывшие бастионы и, по свидетельству очевидцев, по впалым щекам его катились слезы: он был чувствителен, ученик Жуковского.

В то же время мощные сооружения Северного фронта и длинные ряды батарей, выросшие благодаря неисчислимым трудам солдат на Северной стороне, убедили его в том, что отдавать все это без боя врагу, который не в состоянии тут вести лобовую атаку, невозможно, что это прежде всего удивит армию противника и жестоко оскорбит свою… Он увидел, что придуманный им в Москве и получивший одобрение со стороны ближайших его советников в Николаеве проект стягивания всех крымских войск к Симферополю, чтобы отсюда защищать остальной Крым, надо отбросить.

Он смотрел войска и на Инкерманских высотах, и на Мекензиевых горах и видел, что отступать с такими солдатами нельзя. В то же время он видел, что армия союзников утомлена: иначе чем же и как было бы объяснить молчание их батарей?

Знаменитый Камчатский полк был выведен на смотр в одном только батальоне, численно меньшем, чем в мирное время. Командир полка объяснил царю, что есть еще один батальон камчатцев, но стоит на позициях.

– Ничего, один батальон камчатцев стоит иного целого полка, – сказал царь и добавил: – Вот эти, например, два правофланговых, что за молодцы такие? Как фамилия?

Тот, к кому обратился царь, уже пожилой на лицо, но выше всех в полку ростом, сероглазый здоровяк, степенно ответил:

– Михайлов Семен, ваше императорское величество!

Но во второй шеренге стоял разительно похожий на Михайлова Семена, почти столь же высокий молодчага, но только гораздо моложе на вид.

– А твоя фамилия? – обратился к нему Александр.

– Михайлов Степан, ваше императорское величество! – как эхо первому, отозвался второй богатырь.

– Вы что же, братья, что ли?

– Степан, это мой сын, – ответил Семен.

Оба они были унтер-офицеры, оба с Георгиями, но совсем не по форме у обоих прицеплены были к поясам не тесаки, а французские сабли; кроме того, еще пистолеты оказались у обоих засунуты за пояс, и эта вольность в вооружении заставила царя спросить Семена Михайлова:

– Откуда у вас обоих сабли?.. Какой вы губернии уроженцы?

– Сабли нам пожалованы были за храбрость нашу, также и пистолеты, ваше императорское величество, – расстановисто объяснил Семен Михайлов, – а урожденные мы Новгородской губернии, пришли оттоль защищать землю Русскую!

– Так вы волонтеры, значит! Молодцы! Спасибо вам, братцы!

– Рады стараться, ваше императорское величество! – истово и согласно рявкнули оба.

– Спасибо, спасибо… Будете в Петербурге, заходите в гости: я вас не забуду.

– По-корнейше благодарим!..

И даже не добавили на этот раз титула – так озадачило богатырей-новгородцев это царское приглашение в гости.

От Камчатского перешел царь к смотру других полков, и в каждом полку находил кого-нибудь из солдат, украшенных крестами за храбрость, с кем говорил – «удостаивал разговором», – но в гости пригласил только Михайловых, о чем узнал на другой только день, когда царь уже уехал, пластун Василий Чумаченко, бывший по обыкновению в секрете перед позициями другого батальона камчатцев, у Черной речки.

Как он жалел, что не был на смотру!.. Несколько раз срывал он с себя облезлую папаху и швырял оземь – так досадно было ему, что зло подшутил над ним случай… Ведь мог бы и он – тоже волонтер и тоже унтер-офицер да не с одним, а двумя крестами, – услышать от царя это: «Будете в Петербурге, заходите в гости: я вас не забуду».

– Пойдете когда-сь к государю? – настойчиво спрашивал он Михайловых.

– Да ведь мы в Петербурге не бываем, – отвечал отец, а сын добавлял:

– Разве это всурьез сказано было? Куда же мы, мужики, в гости к государю годимся? Ни ступить, ни молвить… Да нас от дворца небось вот как погонят!

– А я бы пошел! – горячился пластун. – Эх, кому надо, мимо того прошло, а кому не надо, тем присыпало!

– Поди-ка такой, собаки, небось последнее на тебе дорвут, – усмехнулся Степан Михайлов, но Чумаченко даже не поглядел на свою драную черкеску.

– Одежу бы, конечно, новую справил, что ж такого… А зато бы я знал бы, что мне сказать государю надо, и, может, мое дело бы тогда повернуло куда следует, а не как теперь.

Чумаченко не проговорился, конечно, отошел сумрачно, но мысль явиться во дворец к царю и у него выпросить себе прощение захватила его так сильно, что в тот же день поделиться ею отправился он к Хлапонину.

Хлапонин выжил, казалось бы, вопреки даже самой медицине, так по виду безнадежно был он измят в кровавый день штурма 27 августа.