Севастопольская страда

Почти вся спина его стала сплошной вздувшийся кровоподтек; три ребра надломлены; ноги и руки в ожогах и ранах… Терентию не пришлось тащить его до Павловских казарм – попались навстречу носилки, – но когда он увидел, как забит до отказа ранеными здешний перевязочный пункт, он решил не возвращаться на свой бастион, пока не устроит «дружка» в том самом госпитале на Северной, в котором лечился от штыковой раны сам в июне.

Его подбадривало то, что иногда Хлапонин открывал глаза и смотрел на него благодарно, даже пытался шевелить губами. Он не хотел верить, что «дружку» осталось жить всего, может быть, час, два и что напрасны все его заботы. Даже когда говорили ему: «Помрет, должно…» – он готов был кулаками доказывать любому, что тот дурак. И добился все-таки места для носилок с Хлапониным на барже, которую паровой катер перетянул на другой берег.

Это была большая удача: раненых из Павловских казарм начали переправлять сюда, но только с наступлением сумерек, спешно и под сильным огнем с английских батарей, а до того Хлапонину успели уже сделать на Северной перевязку, он пришел в сознание и просил дать знать о его состоянии на Бельбек Елизавете Михайловне. И если этого не было сделано в тот же день, то на следующий к вечеру она была уже около его койки, и, чувствуя в своей руке ее руку, он спасительно поверил в то, что останется жив, поправится, что даже и калекой не будет.

Заботы Елизаветы Михайловны подняли его с койки даже несколько раньше, чем это определяли врачи: к концу сентября он уже чувствовал себя прежним Хлапониным. Кстати, к этому времени получил он и чин капитана, к которому представлен был еще после первой бомбардировки, и орден Владимира с мечами (мечи являлись нововведением).

Терентий несколько раз навещал его в госпитале, и теперь уж и Елизавета Михайловна знала и то, что он, пластун Чумаченко, убийца Василия Матвеевича, и то, что он спаситель ее мужа, что только благодаря ему Дмитрий Дмитриевич, вторично схваченный цепкими лапами смерти, из них вырван.

– Ну что, Лиза, – как-то, улыбаясь, обратился к ней Хлапонин, – выходит, что московские жандармы теперь-то уж как будто бы правы, а? Или во всяком случае недалеки от истины; что ты на это скажешь?

– Это ты насчет Терентия, – догадалась она. – Нет, мы не подговаривали его убить Василия Матвеевича… Но, разумеется…

– Что «разумеется»? – очень живо полюбопытствовал он, так как она замолчала.

– Разумеется, если теперь нас спросят жандармы, не знаем ли мы, куда он делся, мы скажем, что не знаем.

– Это называется укрывательством, Лиза, – напомнил он ей.

– Ну что же, укрывательство так укрывательство… Вот и будем его укрывать, сколько можем… А семейство его мы выкупим, – решительно сказала она.

– Вот это и будет тогда жандармам на руку! – улыбнулся он.

– Можно это сделать через подставных лиц.

– Дознаются!

– Ну, авось все-таки забудут об этом деле после такой войны. Неужели ты думаешь, что не забудут?

– А что им война? Они-то ведь не воевали и не воюют, а сидят себе со своими синими папками… Нет, такого дела, как убийство помещика его крепостным, они не забудут – не таковские!

– Все равно, пусть не забывают, – упрямо отозвалась она. – Мне теперь Терентий этот твой роднее стал родного брата, и… знаешь что? Не можем ли мы его куда-нибудь за границу отправить?

– Ну, нам с тобой зачем же туда… А что касается Терентия, то он и на Кубани мог бы прожить себе спокойно, если бы только не семья его.

– Да ведь семью его мы выкупим!

– И к нему отправим? Полиции только этого и надо будет…

– А если дать взятку полиции? То есть чтобы сам Терентий задобрил ее взяткой…

Хлапонин подумал, покачал отрицательно головой и махнул рукой, не сказав на это ни слова.

И вот теперь, когда царь после смотров уехал из Крыма, перед Хлапониным стоял с белыми крестами на черной рваной черкеске и с неусыпной «домашней» мыслью в побелевших от волнения глазах Терентий. Он рассказал, как двух камчатцев Михайловых приглашал к себе в гости царь, и добавил сокрушенно:

– А я чем же их обоих хуже, Митрий Митрич! Они охотниками пошли, и я то же самое, охотник; они унтера стали, и я унтер; у них по егорию храброму, а у меня аж два!.. Ну вот поди же ты – хоть и стрельбы уж нет и все кричат французы нашим: «Рус, рус, давай мир делать!» – ну вот надо же – послали в секрет… А то бы, глядишь, меня до себя бы в гости пригласил государь, вот я бы ему там все и сказал тогда!

– А что бы ты именно сказал? – полюбопытствовал Хлапонин.

– Что именно бы?

– Да, именно.

– Именно… стал бы я допрежь всего на колени…

– Гм… Можно и не становиться на колени… Ну да все равно: маслом, говорят, каши не испортишь… А дальше что?