Севастопольская страда (Часть 1)

Но Гамелен за ночь (может быть, это была бессонная ночь, что свойственно старости) совершенно забраковал принятый было план обстрела фортов" гуляя. Это показалось ему ребячеством. И утром Дондас услышал от Гамелена, что самым лучшим планом был бы точно такой, какой был проведен Нахимовым в Синопском бою: боевые суда должны стать на якорь и палить изо всех орудий одновременно, для чего французский флот развернется от Херсонесской бухты до Севастопольской, английский - от Севастопольской дальше на северо-восток.

- Но ведь над этим планом Нахимова - непременно привязать суда на якорь, чтобы они не разбежались в страхе, - смеялась вся Европа, - разве вы забыли это? - спрашивал пораженный непостоянством соратника лорд Дондас.

- Пусть Европа смеялась, но Нахимов все-таки истребил турецкий флот, - возражал Гамелен.

Новые переговоры вождей союзных эскадр шли долго. Гамелен не сдавался. Пришлось сдаться Дондасу, иначе это угрожало бы разрывом союза Англии и Франции.

Но сдача Дондаса влекла за собою изменение всех приказов по флоту, данных накануне, что тоже отняло довольно времени. Наконец, не было ветра, и огромные парусные корабли союзников могли передвигаться только на буксире пароходов, значит, поневоле гораздо медленнее, чем это требовалось моментом, и главнокомандующие союзных армий выходили из себя, ежеминутно ожидая и не слыша начала бомбардировки с моря.

Корнилов был уже на Малаховом кургане в то время, когда соединенные эскадры, со снятыми парусами, медленно приближались с севера и с юга. Ведущими кораблями были французские, английские смиренно шли сзади, а в самом хвосте - несколько турецких судов.

Паровой корабль "Шарлемань", подойдя к берегу так близко, как позволяла глубина воды, собрал около себя суда, предназначенные для обстрела южных фортов; это были суда французского и турецкого флотов. Английским судам предоставлены были форты Северной стороны.

Когда Корнилов узнал, что с верхнего этажа башни на кургане можно при удаче, если осядет пороховой дым, наблюдать, как расстанавливаются суда союзников, он, не задумываясь, пошел было туда, но Истомин уверил его, что за дымом и оттуда ничего не видно, но башня - самое опасное место на бастионе.

- Там ничего нет, на этой верхней площадке, - я оттуда приказал снять и орудия, и оттуда ничего не видно, - повторял он, решительно становясь на дороге между Корниловым и башней. Башня действительно, как самая высокая точка бастиона, осыпалась роем снарядов.

- Вы говорите со мною так, будто я ребенок! - несколько даже обиженно сказал Корнилов.

- Вы наш любимый начальник, Владимир Алексеич! Вам надо беречься для нас, для нашего общего дела!

И он, бесстрашный на своем кургане, как был бесстрашен на корабле "Париж" во время Синопского боя, глядел на него умоляющими глазами.

- Со всех бастионов меня, - точно все сговорились, - гонят домой, скорее грустно, чем благодарно, улыбнулся Корнилов. - А для меня этот день - торжественный.

У него и вид был торжественный. Обыкновенно сутулый, он выпрямился и стал выше; глаза его сделались шире, осанка тверже, даже голос звучнее.

- Вы видели все на Малаховом, Владимир Алексеич. Тут все будет идти и без вас, как при вас... Зачем же вам быть здесь, где смерть кругом?

- Я не спросил еще у вас, как вы находите, - будут ли вам полезны арестанты, Владимир Иванович?

- Всякий лишний человек при таких потерях полезен...

- Кроме меня?

- Кроме вас, - твердо ответил Истомин, заметив, что Корнилов медлит оставить бастион.

- Часть арестантов вы пошлите на третий бастион, - так человек сто... Там тоже огромная убыль людей.

- Есть, - отозвался Истомин, но смотрел по-прежнему умоляюще.

Между тем стояли они недалеко от башни, и около них то и дело падали, подпрыгивали и катились ядра.

- Могут убить лошадей наших, - сказал Жандр уныло.

- Мы сейчас едем, едем, - но только мне хотелось посмотреть вон те полки, - показал на Бородинский и Бутырский полки, приготовленные для отражения штурма, Корнилов.

Он простился с Истоминым, который отошел успокоенно, и двинулся к лошадям, говоря Жандру:

- Вот только погляжу на солдат, и поедем госпитальной дорогой домой.

Но едва он сделал несколько шагов, выбирая место для ног на совершенно искалеченной бомбардировкой земле, как упал. Жандра отбросило горячей струей сжатого воздуха то самое ядро, которое ударило Корнилова в левое бедро и раздробило ногу около живота. В луже крови, опрокинувшись навзничь, бледный, с закрытыми глазами, адмирал лежал без сознания.

- Носилки! Носилки сюда! - плачущим голосом кричал Жандр, но уже бежали со всех сторон матросы, солдаты, арестанты...

Сюртук Жандра спереди был залит корниловской кровью.

Тело бережно подняли и понесли на руках на насыпь, где положили между запасными орудиями.

- Кончился? - спрашивали один у другого.

- Видишь - кончился!

Крестились, снимая фуражки.