Севастопольская страда (Часть 3)

Это была большая удача: раненых из Павловских казарм начали переправлять сюда, но только с наступлением сумерек, спешно и под сильным огнем с английских батарей, а до того Хлапонину успели уже сделать на Северной перевязку, он пришел в сознание и просил дать знать о его состоянии на Бельбек Елизавете Михайловне. И если этого не было сделано в тот же день, то на следующий к вечеру она была уже около его койки, и, чувствуя в своей руке ее руку, он спасительно поверил в то, что останется жив, поправится, что даже и калекой не будет.

Заботы Елизаветы Михайловны подняли его с койки даже несколько раньше, чем это определяли врачи: к концу сентября он уже чувствовал себя прежним Хлапониным. Кстати, к этому времени получил он и чин капитана, к которому представлен был еще после первой бомбардировки, и орден Владимира с мечами (мечи являлись нововведением).

Терентий несколько раз навещал его в госпитале, и теперь уж и Елизавета Михайловна знала и то, что он, пластун Чумаченко, - убийца Василия Матвеевича, и то, что он спаситель ее мужа, что только благодаря ему Дмитрий Дмитриевич, вторично схваченный цепкими лапами смерти, из них вырван.

- Ну что, Лиза, - как-то, улыбаясь, обратился к ней Хлапонин, выходит, что московские жандармы теперь-то уж как будто бы правы, а? Или во всяком случае недалеки от истины; что ты на это скажешь?

- Это ты насчет Терентия, - догадывалась она. - Нет, мы не подговаривали его убить Василия Матвеевича... Но, разумеется...

- Что "разумеется"? - очень живо полюбопытствовал он, так как она замолчала.

- Разумеется, если теперь нас спросят жандармы, не знаем ли мы, куда он делся, мы скажем, что не знаем.

- Это называется укрывательством, Лиза, - напомнил он ей.

- Ну что же, укрывательство так укрывательство... Вот и будем его укрывать, сколько можем... А семейство его мы выкупим, - решительно сказала она.

- Вот это и будет тогда жандармам на руку! - улыбнулся он.

- Можно это сделать через подставных лиц.

- Дознаются!

- Ну, авось все-таки забудут об этом деле после такой войны, неужели ты думаешь, что не забудут?

- А что им война? Они-то ведь не воевали и не воюют, а сидят себе со своими синими папками... Нет, такого дела, как убийство помещика его крепостным, они не забудут, - не таковские!

- Все равно, пусть не забывают, - упрямо отозвалась она. - Мне теперь Терентий этот твой роднее стал родного брата, и... знаешь что? Не можем ли мы его куда-нибудь за границу отправить?

- Ну, нам с тобой зачем же туда... А что касается Терентия, то он и на Кубани мог бы прожить себе спокойно, если бы только не семья его.

- Да ведь семью его мы выкупим!

- И к нему отправим? Полиции только этого и надо будет...

- А если дать взятку полиции? То есть чтобы сам Терентий задобрил ее взяткой...

Хлапонин подумал, покачал отрицательно головой и махнул рукой, не сказав на это ни слова.

И вот теперь, когда царь после смотров уехал из Крыма, перед Хлапониным стоял с белыми крестами на черной рваной черкеске и с неусыпной "домашней" мыслью в побелевших от волнения глазах Терентий. Он рассказал, как двух камчатцев Михайловых приглашал к себе в гости царь, и добавил сокрушенно:

- А я чем же их обоих хуже, Митрий Митрич! Они охотниками пошли, и я то же самое охотник; они унтера стали, и я унтер; у них по егорию храброму, а у меня аж два!.. Ну, вот же поди ты, - хоть и стрельбы уж нет, и всё кричат французы нашим: "Рус, рус, давай мир делать!" - ну вот надо же, - послали в секрет... А то бы, глядишь, меня до себе бы в гости пригласил государь, вот я бы ему там все и сказал тогда!

- А что бы ты именно сказал? - полюбопытствовал Хлапонин.

- Что именно бы?

- Да, именно.

- Именно... стал бы я допрежь всего на колени...

- Гм... Можно и не становиться на колени... Ну, да все равно: маслом, говорят, каши не испортишь... А дальше что?