Севастопольский бронепоезд

Но предупредить соседей не успеваем. Приказываю передать на корректировочный пост координаты оживших вражеских пулеметов. Своих пулеметчиков перемещаю левее и предупреждаю: огня без команды не открывать.

Мои опасения оправдались. Когда второй батальон вышел на равнину, фашисты открыли бешеный огонь. Застигнутые врасплох, моряки хлынули назад.

Чувствую на себе тревожные взгляды бойцов: почему мы медлим? А я жду, когда немцы окажутся на ровном месте. Они и не подозревают, что мы висим на их фланге.

Подаю знак. Шесть наших пулеметов хлещут в спины гитлеровцам. Бьют в упор, косят их, как траву. Уцелевшие фашисты поворачивают вспять, но наперерез им бросается наша рота. Два взвода с Бахиревым во главе уже заняли только что покинутые немцами окопы и отсюда, из укрытия, стреляют по мечущимся в панике гитлеровцам. Меня переносят на новый рубеж. В горячке боя и про боль забыл. Докладывают, что нашу атаку поддержал третий батальон. Двинулись вперед и оправившиеся подразделения второго батальона.

Мы сами не ожидали, что так здорово все обернется. Немцы, попав в «мешок», прекратили сопротивление. Забираем полсотни пленных. На поле боя лежит человек семьдесят убитых и раненых гитлеровцев. Часть вражеских солдат разбежалась по кукурузному полю. Матросы вылавливают их там. В наши руки попало много трофеев: пулеметы, винтовки, боеприпасы. Мы с ходу занимаем совхозный поселок.

Здесь и разыскал меня полковник Осипов.

— Ловко вы сработали, чертяки полосатые, — вместо приветствия проговорил он. — Я, грешным делом, на чем свет ругал тебя, когда ты залег в лесопосадке и не поддержал атаку второго батальона. А ты, оказывается, такой хитрый маневр задумал.

Неудобно лежать в присутствии командира полка. Пытаюсь встать. Но не тут–то было. В глазах сразу потемнело. Перед этим я уже дважды терял сознание, но каждый раз ненадолго.

Полковник только теперь заметил, что я ранен. Кликнул врача. Саша Бахирев уложил меня поудобнее.

— Этот сумасшедший уже четвертый час в таком состоянии ротой командует, — пожаловался он Осипову.

Полковой врач осматривал рану. Яков Иванович ждал, что он скажет, и тихонько поругивал меня:

— Как же так, сынок? Ведь говорил тебе: стерегись…

Врач определил, что рана серьезная. Требуется немедленная операция.

Я с трудом улавливал смысл слов. Осипов наклонился и поцеловал меня. Тепло поблагодарил за службу и пожелал поскорее выздороветь. Я хотел ответить, но губы не слушались…

Мне сделали укол против столбняка и с первой партией раненых отправили в медсанбат. В дороге нашу санитарную полуторку обстреляли фашистские истребители, и меня задели еще две пули…

В Лузановке мне сделали операцию. Очнулся я уже в палате. У моей постели сидела миловидная девушка в белом халате. Заметив, что я проснулся, она защебетала, как пташка:

— Вот мы и живы, братишка! А все боялись за тебя — и врачи, и Осипов: он все время твоим состоянием интересуется. — Девушка разговаривала со мной, как с ребенком, ласково и покровительственно. — Давай знакомиться. Меня Лизой зовут. Мы с тобой теперь кровные брат и сестра: я тебе четыреста кубиков своей крови отдала. Прямо во время операции. Ты же совсем, совсем слабенький был, еле душа в теле. Не хочешь ли ты чего–нибудь?

— Хочу, Лизанька. Очень хочу жить!..

На другой день нас доставили в порт, на теплоход «Советская Армения». В темноте теплоход отвалил от причала и под эскортом миноносца и двух катеров–охотников направился в море.

Глава IV. Здравствуй, Севастополь!

В сочинском госпитале пришлось пролежать около месяца. Это был город моей юности. Здесь до призыва на флот мы с Сашей Мозжухиным работали на электростанции.

Почти каждый день в палату приходили друзья, товарищи из горкома комсомола. Всех опечалило известие о гибели Саши: его очень любили на электростанции.

Вместе со мной оказалась и Оля Иванова, наша медсестра. Она медленно поправлялась после тяжелой контузии, заикалась и плохо слышала. Оля подолгу просиживала возле моей койки, ухаживала за мной, как самая ласковая сиделка.

А однажды мне сказали, что ко мне приехала какая–то старушка. Это была мама! Узнала, что лежу в госпитале, и вот приехала из Краснодара.

Мама! Шесть лет не виделись мы с ней. Она сильно сдала за эти годы. Волосы стали совсем белые, лицо избороздили глубокие морщины. Я глажу натруженные руки с голубоватыми веточками вздувшихся вен и шершавой, огрубевшей от работы кожей. Для меня эти руки самые нежные и самые красивые… Трех сыновей и двух дочерей выходили и вывели в люди эти руки…

У матери на глазах слезы.

— Ну, что ты плачешь, мама? — а у самого тоже глаза мокрые. — Видишь, я жив. Скоро снова стану на ноги…

— И снова уйдешь…

— Ничего не поделаешь, мама. Так надо.

Раны быстро заживали, молодой организм брал свое. Не давали покоя мысли: как там в Одессе? Как там мои боевые друзья — фронтовые побратимы: батя (так мы называли Осипова), комиссар Митраков, Саша Бахирев, Балабанов, Лайко…