Севастопольский бронепоезд

Хорошо работает расчет Ивана Данилича. Сам Данилич — живой, энергичный, смелый артиллерист. Он неказист на первый взгляд: худощав, с лысеющей головой, невысокого роста, но комендоры любят своего командира. Вот уже во втором бою вижу его и удивляюсь хладнокровию этого человека: кругом свистят осколки, а он даже не пригнется, работает как–то весело, с азартом. Глядя на него, и подчиненные стараются вовсю.

Я вижу, как неотрывно следит за панорамой наводчик Яков Баклан. Спокойно, деловито выполняет наводку, обеспечивая точность стрельбы. Заряжающий Мячин тоже отлично справляется с делом. Тяжелые снаряды быстро мелькают в его натруженных руках.

Краснофлотец Белостоцкий хмур, неразговорчив, все время думает свою думу. Он уже немолод, срочную службу отслужил еще в тридцатом году, на береговой батарее в Севастополе, а когда началась война, был призван из запаса. На бронепоезде с первых дней, участвовал в его строительстве, причем показал себя отличным фрезеровщиком и слесарем.

Все мы знали, что тревожило его сердце. У него были жена, двое детей, очень сильно любил он свою семью. И вот все они оказались на оккупированной территории в Золотоношском районе на Полтавщине. Мы хорошо понимаем нашего товарища. Когда почтальон приносит письма, он уходит в сторону: знает, что ждать бесполезно. Голова его поседела у нас на глазах.

И все же в бою Белостоцкий незаменим. Внешне он остается таким же спокойным, сосредоточенным, но мы–то знаем, сколько гнева и ненависти вкладывает он в каждый выстрел…

На десятом залпе — команда «дробь». Стало тихо–тихо. Даже скучно как–то. Хотелось, чтобы залпы не прекращались, чтобы ни минуты покоя не знала фашистская нечисть.

Небольшая передышка. Смена позиции. Стрелковые части снова и снова просят огня.

В тот день мы провели еще пять стрельб. И каждый раз от сорока до шестидесяти снарядов летело на вражеские позиции.

Трижды вели огонь по восточным окраинам Дуванкоя. По заданию командующего береговой обороной обстреляли вероятное скопление войск противника в деревне Бикж–Отар.

И не успели выпустить последний снаряд, как наблюдатель подал тревожную команду:

— Воздух!

В небе появилась девятка немецких штурмовиков. Все–таки враг обнаружил нас!

По сигналу помощника командира бронепоезда артиллеристы прекратили огонь по наземным целям. Стволы орудий взметнулись вверх. Капитан Головин подает команды, называет номера завес заградительного огня. Все уже знают, что делать в таких случаях. Наводчики придают стволам заранее рассчитанный угол возвышения. Через секунду грохочет залп. Сверкнув огненными языками, вырастают темные комочки в небе — разрывы наших снарядов.

В бой включаются и пулеметчики. Командую прицел, ввожу поправку на целик. И вижу, как паутинки трасс перегораживают путь самолетам.

Стервятники начинают вилять, сбиваются с курса. Это уже достижение. Их бомбы падают далеко в стороне.

Отразив атаку с воздуха, снова ведем огонь по наземным целям. Морские пехотинцы благодарят нас. Сообщают результаты наших огневых налетов. По подсчетам корректировщиков, мы уничтожили множество фашистов, десять автомашин, пятнадцать повозок, два орудия. Неплохо для начала!

В журнале боевых действий бронепоезда появились цифры первых побед.

В этот день мы чувствовали себя настоящими победителями. Все были бодрые и веселые. Правда, если уж говорить откровенно, пулеметчики несколько завидовали артиллеристам: меньше пришлось поработать. Я подошел к краснофлотцу Иванову (он был у меня вторым номером). Иванов стоял у каземата и лишь наблюдал за веселящимися артиллеристами.

— А ты чего в стороне?

— Какой же у нас праздник, если ни одного самолета не сбили? — сокрушенно ответил он. — Зря, выходит, патроны расходовали. Вот они — именинники, — кивнул он в сторону комендоров.

— А то, что самолеты повернули обратно, разве это не победа? Да они же испугались тебя, удрали! А ты говоришь — не праздник. А ну, давай песню! Нашу, железняковскую!

Иванов приободрился, поправил бескозырку, и вот уже понеслась над долиною крылатая песня о легендарном матросе, сложившем свою голову за революцию:

В степи под Херсоном

Высокие травы,

В степи под Херсоном курган…

Все, кто был на площадке, умолкли, лица их стали серьезными, суровыми. И подхватили хором:

Лежит под курганом,

Заросшим бурьяном,

Матрос Железняк — партизан.

Песня, песня, что можешь сделать ты с человеком! Смотрю на ребят — ни усталости, ни грусти, а на лицах такая решимость бороться, что кажется — скомандуй сейчас в атаку, и пойдут, не задумываясь, без страха, без колебаний, и сомнут, сокрушат всех, кто пришел на нашу землю и топчет ее своими коваными сапогами.

Стучат колеса… И в стуке их мне слышится звонкая дробь пулеметов, свист пуль и лихой перестук кавалерийских тачанок, и словно я уже сам среди тех замечательных ребят, которые в степи под Херсоном дрались за Советскую власть и погибли за правое дело. И так хотелось отомстить за смерть отважных матросов революции, и такое огромное чувство любви к родной земле поднималось в душе, и так росла жгучая ненависть к захватчикам!