Севастопольский бронепоезд

Прочитал я, и как–то радостно, тепло стало на душе, нахлынули воспоминания о доме, о далеком детстве…

Детство… Оно было нелегким. Родился я в грозном 1918 году, когда по всей стране пылала гражданская война.

На Лискинский мост через наше село Петренково наступали из–за Дона красновские банды. Шли сильные бои.

Отец после тяжелого ранения и болезни находился дома, но в эту ночь ушел в лес. Он хорошо знал, что деревенские кулаки не простят ему, красному командиру, активной деятельности по установлению Советской власти на Дону.

Красновцы взяли село. Вместе с кулаками они сразу же начали зверские расправы над деревенскими активистами. Не пропустили и наш дом. Все перерыли, искали отца. Избили мать, бабушку. На ночь сделали засаду в доме.

В семье знали, что отец вот–вот должен прийти, чтобы забрать нас и увезти к родственникам на хутор Довжик. Все были в растерянности, кроме бабки Мавры. Она споила самогоном двух солдат, оставшихся в засаде, и те спокойно уснули. А ночью пришел отец, забрал семью и повел через огороды к мосту.

Не переставая лил дождь. Все промокли до нитки. Меня отец спрятал у себя за пазухой — ведь мне еще и недели не было.

На мосту — столпотворение, тысячи беженцев стремились быстрее переправиться на ту сторону Дона, чтобы не попасть в руки красновских карателей.

Белогвардейцы открыли огонь. Под напором толпы рухнули перила, многие упали в реку. Свалился в воду и отец со мной и моим старшим братом Мишей. Мать с двумя детьми вернулась домой. Не успела обогреться, как нагрянули контрразведчики. Ей тут же учинили допрос. Били, истязали, выспрашивали об отце. Потом бросили в подвал, а сами разграбили, растащили все, что было дома.

Отец, несмотря на ранение, все–таки сумел удержаться на воде, а затем выбраться со мной на берег. Старший брат утонул.

Вскоре отец присоединился к красным частям. Надо мной взяли шефство медицинские сестры и отвоевали у смерти.

Через день, получив подкрепление, наши войска пошли в наступление. Отец провел отряд плавнями. Беляки не предвидели, что с этой стороны окажутся красные, и безмятежно спали. Село было освобождено.

Эту историю знал каждый мальчишка нашего села. Сверстники называли меня Колькой–буденновцем, потому что я долго носил старый буденовский шлем. Позднее отец часто говорил: «Вырастешь, Колька, — будешь военным: не зря побывал в ледяной донской купели и под красновской шрапнелью…»

Его слова сбылись. Правда, я не стал конником, как отец, но старался — воевать так, чтобы ему — кавалеру трех Георгиевских крестов и владельцу сабли, подаренной Буденным, — не было стыдно за своего сына…

Пока я предавался воспоминаниям, вокруг меня собрались краснофлотцы. Подошел и Ваня Шапошников. В руках письмо.

— Вот, комсорг, читай…

Хорошее, проникновенное письмо получил Ваня. Читаю вслух: «Я знаю, вы храбрый боец…»

Читаю, а сам краем глаза слежу за Шапошниковым. Он даже побледнел от волнения.

— Читай, старшина, читай, — торопит он.

«Я горжусь вашим мужеством, военной отвагой. Я верю: вы добьетесь победы, очистите нашу землю от фашистских захватчиков…»

Моряки внимательно слушают, о чем говорится в письме. Оно адресовано каждому из них и всем тем, кто с оружием в руках защищает нашу великую Советскую Родину.

Первым прерывает молчание Иван Шапошников.

— Секретарь, разреши сказать несколько слов! Он взбирается на площадку и срывает с головы бескозырку.

— Слышали, что в письме написано: «Я знаю, вы храбрый боец»… Это не про меня. Но клянусь: сколько хватит сил, до последнего дыхания буду бить фашистов. И мне не стыдно будет получать такие письма.

Вслед за Шапошниковым на бронеплощадку поднялся старшина Дмитриенко.

— После таких писем хочется сейчас же ринуться в бой, — подняв над головой несколько конвертов, говорил он. — Это не простые письма — это народ пишет, и мы выполним его волю. За сожженные города и села, за поруганную землю, за слезы и кровь советских людей мы отомстим гитлеровцам лютой карой.

Брали слово и другие моряки. Говорили страстно, клялись еще беспощаднее громить врага.

Командующий и член Военного совета вышли из вагона и с интересом следили за нашим стихийным митингом. Потом бригадный комиссар обратился к морякам.

— Вы очень хорошо говорили. Будем надеяться, что в ближайшие дни сумеете подтвердить свои слова делом…

Уехали гости, разошлись по своим местам матросы. А я снова достал фотографию Клавы, перечитал письмо.

Клава, Клава, какая же ты, должно быть, милая и славная девушка… Неужели ты так и промелькнешь в моей судьбе, не оставив следа? И уже тогда я понял, что образ этой девушки навсегда останется в моем сердце.

Так оно и случилось. И я бесконечно благодарен судьбе, что именно мне досталась тогда посылка чудесной девушки, той самой, которая после войны стала спутницей моей жизни, моей женой.

Глава XV. Мекензиевы горы

Восьмого декабря бронепоезд вышел на позицию к Камышловскому мосту. Предстояло поддержать огнем бригаду полковника Вильшанского. В тот день она производила разведку боем в районе высоты 74,4.

Началась артподготовка.